Первый удар (сборник)

На взгляд Эдмона седой клинок и впрямь напоминал уменьшенную кавалерийскую саблю. Нихонский меч явно был предназначен для размашистых рубящих ударов, и привычки европейского фехтовальщика в обращении с ним могли скорей помешать, чем помочь. Однако выхода у де Сегюра уже не оставалось. Он перехватил эфес покрепче и сделал шаг вперед.

Стоя лицом к лицу противники выглядели скорее комично – еще статный и красивый, невзирая на многие излишества распутной парижской жизни, де Сегюр ростом почти на голову превосходил по-нихонски щуплого и жилистого, неуловимо похожего на обезьяну русского посла. Казалось, что француз сейчас сомнет врага, раздавит, как давила Великая Армия, даже не заметив, жалкие ошметки австрийских и британских войск.

– Начинайте! – фальцетом воскликнул секретарь и взмахнул рукой.

Что случилось затем, Эдмон так и не понял. Русский внезапно ринулся вперед с пронзительным, рвущим нервы «Иииийяи!». Блеснула сталь; над лугом метнулся звон столкнувшихся клинков, и тут же его перебил жуткий, короткий хруст.

Граф Эжен де Сегюр переломился пополам, точно арлекин. Страшной силы удар пришелся на правое плечо, и дьявольский нихонский клинок без труда рассек ключицу и ребра, наискось раскроив грудную клетку до самого позвоночника, вместе с легкими, сердцем, жилами и всем прочим. На землю рухнуло уже мертвое тело.

Все произошло так быстро, что Эдмону осталось лишь тупо взирать на залитый кровью полковничий мундир. Что-то мягко ударило его в лоб, в скулу; секретарь машинально утер лицо ладонью.

– Вазамоно, – прошелестел полный сдержанного чувства голос мажордома.

«Он не успел даже взмахнуть мечом», – промелькнуло в голове у марсельца. Потом он понял, что руки его в крови. Удар, располовинивший торс несчастного де Сегюра, был такой силы, что брызги с победно вскинутого клинка алым дождем осыпали неосторожного секунданта. Кровь была повсюду. Она липла к рукам, грела лицо, она склеила волосы и заливала глаза, она застила свет полдня, ее медный вкус притягивал желчную горечь из-под сердца. Голова раскалывалась от боли. Эдмону стало вдруг очень легко, только в ноздри бил жаркий запах металла и багряная пелена мутила взор, пока не накатила темнота и сознание с благодарным вздохом не отлетело прочь.

Когда он очнулся, перед глазами что-то мелькало. Не сразу Эдмон сумел сосредоточить взгляд – это были тени листьев за бумажной ширмой. Пахло цветами и дымом.

– Вы уже очнулись, сударь? – прозвучал властный голос. Так могла бы говорить горная река: быстро и неумолимо.

Секретарь разом вскинулся с циновки, на которой лежал. Он находился в незнакомой комнате, в чужом доме. А напротив, скрестив ноги на восточный манер, восседал Тайхоу-сан. Человек, только что убивший на дуэли французского посла.

Дар речи отказал марсельцу. Молодой человек судорожно искал подходящие слова и не мог найти.

– Выпейте со мной чаю, – внезапно предложил русский, понаблюдав некоторое время за Эдмоном.

Тот смог только кивнуть, глядя на хозяина дома завороженно, будто воробей на змею.

Будто по сигналу, хотя хозяин дома не шевельнул и бровью, раздвинулись занавеси. Низко склонившийся слуга опустил на пол перед ложем низенький столик, уже накрытый – миниатюрная циновочка, на ней – пиала с чем-то густым, темным, дымящимся и чашечка с горячей водой.

– Пейте, – властно произнес Тайхоу.

Эдмон послушно взял пиалу обеими руками. Содержимое обжигало пальцы сквозь тонкий фарфор.

– Это… чай? – осторожно поинтересовался секретарь.

Русский усмехнулся одними глазами.

– Это суп, – объяснил он. – Простой суп. В вашем состоянии – очень полезно. Кроме того, учитель Сэн не советует наслаждаться чаем на пустой желудок. Голод нарушает спокойствие, а с тревожным сердцем не почувствуешь вкуса. Чай будет позже.

Секретарь отхлебнул комковатого варева. Вкус был… ни на что не похожий – так точней всего. Ни в Марселе, ни в Париже ничего даже отдаленно схожего с нихонской кухней пробовать Эдмону не доводилось, и молодой француз боялся даже догадываться, из чего приготовлено целебное блюдо. Однако головная боль отступала с каждым глотком, в животе разливалось приятное тепло, а когда Эдмон запил скользкое сладковатое месиво водой, стало совсем хорошо.

Хозяин дома поднялся на ноги, чтобы заглянуть в медный чайник, подвешенный над жаровней в углу.

– Скоро закипит, – объявил он, доставая из лакированного шкафчика по очереди две пиалы, покрытую чеканным узором серебряную коробку и что-то вроде метелки. – Полагается дождаться этого момента в тишине… однако, боюсь, учитель Сэн зря тратил свои таланты на меня, грешного. Кроме того, нам есть о чем поговорить, сударь мой…

– Я вас слушаю. – Эдмон постарался сдержать дрожь.

Собственное положение казалось ему теперь еще более хрупким, чем бумажные стены нихонского домика. Единственный, кто мог бы защитить марсельца от злой воли любого из местных чиновников, – посол де Сегюр – уже, верно, отпет и готов занять место рядом со своим предшественником, на христианском кладбище за окраиной гайдзинского квартала.