Первый в списке на похищение

На этот раз он не промахнулся. Пуля попала Агафонову в рот, выкрошив зубы – они просто превратились в гречку – и выбив фонтан крови. Последнее, что он услышал, был крик Костика:

– Дядя Сережа-а! А-а-а!

«Дядя», – успел подумать Агафонов, увидев рядом с собой лицо Ванечки Кислова – маленького, полутораметрового роста, взводного из их «полтинника», подорвавшегося на мине и увезенного помирать на родину, в подмосковную Апрелевку, потом из багровой притеми вытаял Витька Щедрин – тоже афганский дружок, даже больше, чем просто дружок – кореш, срубленный пулей из «бура» во время атаки на кишлак, в котором засел Лысый Кудуз… Щедрин подмигнул Агафонову, протянул обе руки, чтобы обняться по-братски крепко, и Сергей Агафонов, готовно кивая, пошел к нему навстречу.

Когда налетчик склонился над Агафоновым, тот был уже мертв.

– Дядя Сережа! – прокричал Костик, размятый, раздавленный тем, что видел, сросшийся с кустом акации, сам ставший кустом, его ветками. Налетчик метнулся к Костику, сгреб его, выдернул из куста. Предупредил:

– Не кричи!

– А-а-а! – закричал Костик.

Налетчик рукой зажал ему рот, приподнял, бегом помчался к своему «жигулю». На ходу выкрикнул напарнику, державшему на мушке водителя белозерцевской машины – серого от боязни, потного:

– Чего стоишь? Да свяжи ты руки этому дураку!

Он швырнул Костика на заднее сиденье, скомандовал своему водителю, сидевшему за рулем машины с невыключенным мотором – тот держал ногу на педали газа, чтобы в любую минуту рвануть с места и раствориться на ближайших улицах:

– Клоп, держи мальца! Не выпускай – больно горячий!

Клоп, перегнувшись, притиснул Костика к сиденью, рука у него была тяжелая и неприятно костлявая, улыбнулся Костику подбадривающе, просунул сквозь редкие золотые зубы кончик языка:

– Ты так умеешь?

– Нет, – неожиданно успокаиваясь, отозвался Костик, улыбчивый вид Клопа подействовал на него; почувствовав себя лучше, Костик даже мотнул головой.

– Знаешь, на сколько метров я могу плюнуть сквозь зубы?

– Не-а!

– На тридцать шесть с половиной.

– Врешь! – глаза у Костика округлились, сделались большими, он глянул в окно машины, но Клоп быстро развернул его лицом к себе.

– Ты туда не смотри, парень, это не для твоих глаз.

Налетчик подскочил к напарнику, уложенному Агафоновым, приподнял его голову, глянул в глаза, завернул веки и прокричал с радостными нотками в голосе:

– Живой! – аккуратно опустил голову напарника на асфальт, сунул ему в открытый, пузырящийся кровью рот дуло пистолета и выстрелил.

Проворно отпрыгнул в сторону. Увидев, что кровь все-таки попала на него, выругался:

– Вот гад!

Подбежал к белозерцевской машине – был он моторный, стремительный, состоял из жил и дыхания, такие люди ни минуты не сидят на месте, действуют, кричат, матерятся, – взмахнул пистолетом:

– Ты чего телишься, Медуза? Подумаешь, барский водила, холуй! Тьфу! Дырку ему меж глаз!

Белозерцевский водитель, плоско серея лицом от страха, сам протянул руки, чтобы их перетянули веревкой, но Медуза не спешил, он дернул руки водителя к себе и начал спутывать их – аккуратно, методично, стягивая крест-накрест. Медуза делал свою работу на совесть, серьезно, старался, крикливый налетчик выдернул у Медузы концы веревки, с силой обмотал несколько раз вокруг кистей, завязал один узел, потом другой, затем третий, еще дважды обмотал запястья, снова соорудил два узла, затем, с силой завалив водителя вперед, примотал его руки к колонке руля. Предупредил:

– Сиди тихо! Понял?

Водитель часто закивал головой, плечи его приподнялись высоко, будто он собирался взлететь. Голову он втянул как можно глубже в себя, это ему удалось – голова у него сровнялась с плечами, водитель хотел спрятаться от этих страшных людей, залезть под руль, прикрыться металлом дверцы, забраться под коврик или хотя бы под сиденье, но не пускали связанные руки, он застонал, захныкал, потом подавил в себе всхлипы и затих – пока эти люди находились здесь, вести так себя было опасно.

– Деверь, уходим! – прокричал из «жигулей» Клоп. – Быстро! – Он нажал на газ, мотор обиженно взревел, в реве чуть не захлебнулся, заглушил галдеж воробьев, налетевших на ближайшее дерево.

«Один цилиндр стучит, – машинально, словно бы вернувшись из теней на грешную землю, определил белозерцевский водитель, снова застонал, уже не боясь, благо стона не было слышно, затрясся в задавленном глухом рыдании, попытался успокоиться и, когда это у него получилось, вздохнул плаксиво и так же автоматически отметил: – Горючки мотор много сжирает. У этой машины не бензобак, а заправочная станция должна быть. На худой конец – бензоколонка!» – плечи у него снова всколыхнулись, приподнялись по-птичьи, и водитель заплакал. От боли, от унижения, от слабости, от того, что оказался он совсем не тем человеком, каким считал себя.