Первый воин

– Саша, спасибо вам с Ольгой Александровной. Вот, – пробубнил он монотонно, точно детсадовец на утреннике заученную речь, и передал мне яркий бумажный пакет с фруктами и сладостями.

– Спасибо, но не стоило беспокоиться, – неловко поблагодарила я и прижала к себе пакет.

Бабушки не удержались и по очереди начали меня обнимать, я даже не успела дёрнуться, как молния уже прожгла висок.

Под холодным проливным дождём, бессмысленно прячась под зонтиками, хлюпая по лужам, шла длинная процессия. Люди, облачённые в чёрное. Впереди – катафалк. Сразу за ним – две женщины, придерживающие друг друга. В них едва ли можно узнать Галочку и Любовь Викторовну, осунувшиеся заплаканные лица, серые лица. По бокам – их мужья, пытающиеся спрятать супруг от дождя бесполезными в такой ливень зонтами. Галочка еле стоит на ногах, и в какой-то момент кажется, что она упадёт прямо тут, в грязную лужу. Но Любовь Викторовна не даёт этому случиться:

– Аля… – стонет женщина. – Алечка, моя девочка, моя доченька.

В какой-то момент слова переходят в надрывный вой. Любовь Викторовна держится только потому, что больше никто не позаботится о Галочке:

– Идём, дорогая, мы должны идти, – приговаривает она. – Дети вместе, они всегда и везде были вместе, и сейчас. Идём. Нам нужно идти.

Я застыла в болезненном ступоре, когда перепуганные старушки выпустили меня из объятий:

– Сашенька? Плохо? Василий, зови немедленно врача! – вскрикнула Галочка.

– Нет! Нет! Я в порядке! Я… Я не привыкла… Я… извините… – слова никак не хотели мне подчиняться.

– Сашенька, милая, ты что же это плачешь? – всплеснула руками Любовь Викторовна.

– Я нет, не плачу… – сняла очки, хотела протереть глаза и удостовериться, что они сухие, когда кончики пальцев коснулись мокрых ресниц.

Слёзы? Кажется, я впервые плачу.

– Давай-ка водички, – сунул мне в руки стакан один из дедушек Алексея.

– Присядь-ка, – второй ловко усадил меня на стул.

– Я в норме, я…

– Ну что ты, Сашенька, не объясняй ничего, – заглянула мне в глаза Галочка. – Я сама как подумаю, через что вы с Алёшей прошли, так реву в голос.

– Всё устаканится, милая, – поддержала её Любовь Викторовна. – Всё забудется, вы такие молодые. Слава Богу за всё!

В этой сумятице я потеряла из вида Алексея, а когда нашла его взглядом, то обнаружила, что он, не мигая, таращится в окно. Словно избегая или прячась от моих глаз.

– Ба, нам пора, – резко произнёс он. – Саша, извини за беспокойство.

Старушки причитали, как благодарны мне и маме, что ещё обязательно придут меня проведать, что нам с мамой непременно нужно навестить их в Мурманске. Я же провожала взглядом Алексея, который, не дожидаясь помощи, поспешил самостоятельно выкатить коляску из палаты. Не прощаясь. Не оборачиваясь.

Всё, вот и приплыли. Видеть глюки ещё куда ни шло, слышать голоса, но плакать. Мне казалось, мои глаза устроены так, что я просто не могу лить слёзы, какое-то физическое нарушение. Я перебралась на свою больничную койку. Сняла с изголовья старую огромную толстовку с капюшоном. Вдохнула запах дома. Натянула толстовку на себя, не забыла накинуть капюшон. Спрятала каждый сантиметр своей кожи. Свернулась калачиком и разрыдалась: за все те годы, что мои глаза не проронили ни слезинки. За маленькую одинокую Сашу, боящуюся каждый день потерять маму. За бездарную художницу, что зубами прогрызает себе место под солнцем. За Ангела, что теперь будет жить только в моём альбоме. За Галочку и Любовь Викторовну, что потеряли своих детей. За Арсения Бородина, что не станет звездой отечественного футбола. За тех, чья жизнь три дня назад разделилась на до и после.

Глава 6

С каждым новым глюком в моей голове появлялось всё больше и больше картинок: одни были тусклыми и будто прозрачными, другие сияли красками, какие-то и вовсе чёрно-белые. Я, кажется, схожу с ума. Видимо, я сломалась. Сохранить жизнь, но потерять рассудок, как нелепо. Когда мой организм лишился критического количества жидкости, я сгребла с прикроватной тумбочки скетчбук и пенал. Решила несмотря на то, что мой разум развалился на части, я могу подарить жизнь Ангелу. Как только карандаш коснулся бумаги, боль и страхи ушли. Ангел грелась на солнышке, вытянув босые ноги на ступеньках крыльца, расправив руки, изящно, точно крылья. Она улыбалась и, казалось, в любой момент могла взлететь. Не думая подарила ей пару крыльев, пусть взмоет ввысь, когда захочет.

Так, с головой погрузившись в работу, я не заметила, что наступил вечер. После ужина в палату снова постучали, и я немного напряглась: вдруг шустрые бабуси вернулись. Но вместо них вошла молодая женщина, с аккуратной причёской, в элегантном костюме и, как ни странно, искренней улыбкой:

– Александра, добрый вечер! Меня зовут Надежда, я ваш психолог.

– Добрый вечер. А где… – растерялась я и начала собирать художественные принадлежности по кровати.

– Михаил Романович? У него другие пациенты, – улыбнулась женщина и грациозно направилась к свободному стулу.

– Ясно, – я оставила в покое свои вещи и серьёзно спросила: – Фёдор Степанович пожаловался? Очевидно, что вы тяжёлая артиллерия, для буйных.