Первый, второй

Что, если сделать Отелло спортсменом, велогонщиком, победителем «Тур де Франс», одного из этапов? – Созерцание свежестиранного платка наводит на счастливую мысль. – Мы видим финишную прямую, с десяток велосипедистов, несущихся к заветной черте, темнокожего спортсмена, на последних метрах вырывающего победу. (Когда я на верном пути – ветер в лицо – несусь в пустоту – вырываю победу – сам режиссер мне не брат.) Дальше ритуал награждения. Мавр на подиуме, по краям две блондинки в мини-юбках, по протоколу они должны целовать чемпиона. Одна из блондинок – Дездемона. (Вот я! Вот я! Пританцовываю на красной ковровой дорожке, с золотой пальмовой ветвью в руке. Прекрасное решение: одна из блондинок – Дездемона! Волшебное начало: ничего не значащий первый поцелуй.) Работают телекамеры, блондинки искусственно улыбаются в объективы, по всем новостным каналам транслируется дежурный поцелуй. Но Отелло, словно почувствовав прикоснувшееся к щеке будущее, вздрагивает.

И тут же испытывает необъяснимый прилив сил. А рядом – Яго – поверженный соперник, пришедший к финишу вторым. После торжественной церемонии Отелло отыскивает Дездемону, и они вдвоем проводят незабываемый вечер. Он говорит о каннибалах, то есть дикарях, друг друга поедающих, о людях, которых плечи выше головы… Девушка в мини-юбке внимает ему, затаив дыхание. (Когда я на верном пути, то успеваю все – к месту цитирую соавтора, не делая паузы в рассказе, отмечаю, что все к месту, я к месту – когда на верном пути.) С группой сопровождения Дездемона решает следовать за велогонщиком дальше. Ее осмысленное желание в корне изменить жизнь внешне выглядит как сиюминутный порыв. Африканец дарит Дездемоне расшитый цветами земляники платок. После очередного этапа, блестяще выигранного мавром, они венчаются. Но это последняя победа спортсмена, дальше Отелло не удается войти даже в десятку лидеров, как будто надежду Франции сглазили завистливые представители команды «Астана» из Казахстана. Вся история разворачивается на фоне крайнего физического переутомления. Как лейтмотив проходит движущийся по трассе велосипедный пелатон: кто-то отстает от группы, кто-то пробует оторваться. Из-за жары, физических и нервных перегрузок мавра начинают посещать видения – в них безобидный глуповатый Яго превращается в коварного злодея, Кассио летит по трассе в желтой майке лидера, утирая, на камеру, пот эксклюзивным платком, а неизвестно откуда возникшая фраза: «Та, что тебя целует в губы, меня вылизывала языком» – лишает мавра сна. Когда перед последним этапом Отелло душит Дездемону подушкой, его поступок можно принять за нервный срыв.

Режиссер задумался. Здесь есть о чем подумать, – соглашаюсь с ним.

– Может, скрестить Отелло с Гамлетом, заставить африканца рефлексировать в белых снегах?

Баньер-де-Бигор в белых снегах? в июле месяце? Видимо, история с Дездемоной, получившей в глаз, произвела на соавтора неизгладимое впечатление, после случившегося несложно увидеть что угодно: как она глушит водку стаканами где-нибудь на кухне под Новосибирском, пьет мелкими глотками и не морщится, а потом в одежде заваливается спать. Отелло вглядывается в лицо Дездемоны: душить или не душить? Вот в чем вопрос. Представив Дездемону, как она храпит на кровати, неожиданно понимаю, что «Тур де Франс» не обсуждается. Режиссер размышляет о военном городке под Новосибирском, о полковнике, тупо уставившемся на спящую жену… Я посмотрел на Матвея с вызывающей нежностью:

– До скольких будем рефлексировать? До восьмидесяти двух?

– Не цепляйся к возрасту. В этом что-то есть! – огрызнулся Раевский. – Где-то рядом зарыто зерно.

Ничего в этом нет! Есть вопрос, встающий перед человеком в ранней юности, когда мы все, хотя бы на пять минут, художники. Какую жизнь ты хочешь прожить – короткую, но яркую или бесцветную, но длинную? – с гибельным восторгом спрашивает себя в такие минуты юный творец. Те, кто дожили до восьмидесяти двух, отдали предпочтение длинной. Некоторые из стариков уверены, что выбирали яркую, просто так получилось. Плешивые и седые, лысые или с залысинами, оглядываясь назад, пенсионеры видят то, что хотят видеть, – в собственных мелодрамах наблюдают трагедии, – сами себе лгут.

– Определенно, в этом что-то есть… – размышляет Матвей.

Какие-то они были бледнолицые, наши мавры.

– Ты только представь… – И режиссер снова уставился в невидимую точку у меня на лбу.

Я обладаю неплохим воображением, при желании могу представить что угодно…