Первый, второй

– Что это у тебя тут негры белых ребят, переодетых в женщин, душат? – строго спросил проверяющий.

Начальник училища что-то робко пробормотал в ответ.

– Какой, твою мать, интернационализм?! – взвившись соколом, закричал на него старший по званию. – Ты как воспитываешь будущих офицеров? – Раевский с восторгом посмотрел на меня.

– Неплохо, – в меру сил разделяю чужой восторг.

– Прикоснувшись к Шекспиру, Отелло внутренне изменился.

Улыбнувшись такому повороту мысли – Отелло разбирает текст Шекспира – персонаж анализирует замысел автора – человек, прикоснувшись к Богу, становится иным, – желая отблагодарить Раевского за неожиданный поворот, но, не имея достойного продолжения, пользуюсь тем, что есть, – развиваю тему Новосибирска:

– Когда Дездемона выплеснула на него кипяток, мавр даже не понял, в чем дело. Вскочил, зарычал от боли, кинулся вслед, но женский ум все просчитал, перед самым носом преследователя захлопнув входную дверь. «Дура, – рычал Отелло, диким зверем метаясь по квартире, – кипятком обварила! И все ей мало! Теперь зрителей подавай, чтобы весь дом над нами потешался. Актриса недоделанная!»

Благодаря футболке и спортивным штанам ожог получился не очень сильным. Никакой спасительной мази в доме не имелось. Скинув одежду, Отелло решил измазать себя соплями, но пораженный участок кожи оказался довольно обширным. Пришлось заживлять рану собственной мочой. В годы перестройки африканец, как и многие его сослуживцы, принял обряд крещения и теперь, смазывая вонючей желтой влагой живот, размышлял: как же непросто грешнику на раскаленной сковородке… ой-ёй-ёй! Через пару часов боль притупилась. Открыв входную дверь, мавр позвал жену: «Заходи, ничего не сделаю».

– Больше он ее не бил, – перебивает Матвей, тут же возвращаясь к полтавской премьере. – Дездемона впервые увидела Отелло на сцене. Весь спектакль студентка филфака просидела, затаив дыхание, ловя каждое слово, не обращая внимания на сальные шутки курсантов, комментировавших происходящее, на шум и смех, царившие в зале. «Я полюбила мавра, чтоб везде / Быть вместе с ним. Стремительностью шага / Я это протрубила на весь мир. / Я отдаю себя его призванью…» – Ей показалось, что она влюбилась в Шекспира.

Легкая тень скользнула по моему лицу.

– Что-то не так?

– Каким образом Дездемона проникла в военное училище?

– Ну, это же не засекреченный военный объект? – Раевский снисходительно улыбнулся. – Помимо военных, на премьере присутствовали несколько почетных гостей из гражданских, в том числе секретарь обкома с дочерью. После спектакля все руководство направилось в офицерскую столовую, где по случаю праздника накрыли банкетные столы. Курсантов стройными рядами отправили в Дом офицеров, там в большом беломраморном зале для них организовали танцплощадку, играл духовой оркестр. Чтобы лишний раз не напиваться на глазах у дочери, обкомовский работник предложил ей сходить на танцы: «Быть может, приглянется какой-нибудь будущий генерал?» – то ли выразил надежду, то ли пошутил отец. В Доме офицеров соискательниц на звание будущих генеральш оказалось немало, наверное, поэтому каждый второй танец объявлялся «белым». Отыскав глазами Отелло, Дездемона сразу же пригласила его на вальс.

Что-то меня смущало в Полтаве, Анголе, Новосибирске, Доме офицеров, чашке с кипятком, а главное – в восьмидесятидвухлетнем Отелло, Отелло Ивановиче, – я чувствовал в происходящем какую-то неправду, но, несмотря на это, история начинала понемногу нравиться.

– Что мы с этого имеем? – тем временем размышлял Раевский. – Во-первых, Дездемону, на миг заглянувшую в будущее, примерившую на себя роль жертвы, на подсознательном уровне согласившуюся ее исполнять. Во-вторых, мавра, получившего несвойственный советскому офицеру опыт. Он мог прожить жизнь, так ничего и не поняв про себя. На репетициях, разбирая с режиссером образ главного героя, у Отелло порой начинала кружиться голова, курсанту казалось, будто они раскладывают по полочкам его самого: читают мысли, внимательно рассматривают страсти, кипящие в потемках африканской души.

– Режиссер отмечал повышенную восприимчивость мавра, хвалил его за редкий дар перевоплощения, ставил в пример другим актерам-любителям, – подхватываю идею, где чернокожий курсант артиллерист и режис сер в синем берете, драматург Шекспир и родовитый мавр на венецианской службе являются участниками единого действа, еще до конца непонятно какого… как отцы и дети… как солдаты на театре военных действий, от рядового до генерала… как инфузории-туфельки под микроскопом… или совсем по-другому. Стоит истории обрести дыхание, так сразу Великая Стена Стереотипов из каменного монстра превращается в живое существо, способное поведать что-то необычайно важное, касающееся лично тебя.

– Не отвлекайся на детали, – отмахивается Раевский.

– В угловатом чернокожем пареньке проснулся трагический герой.