— Ещё-ещё! Пожалуйста, не останавливайся, — буквально плакала она и тихонько запела: — Прекрасны поля, ещё прекраснее леса, одетые в летний наряд…
Камилла не знала, откуда в ней появляются незнакомые слова, но это и не было важно. Сейчас всё неважно, кроме райских звуков.
Она бегом бросилась за станцию, туда, где деревья шуршали печалью, расставаясь с листьями. Туда, где на скамеечке развалился невысокий парень. Он играл на флейте, поблёскивающей металлом, и смотрел на Камиллу. Невысокий. Волосы словно серебро. И чёрные провалы глаз. Отвёл дудочку.
— Ну, привет, вкусняшка, — шепнул весело.
Камилла замерла. Очарование мелодии куда исчезло.
— Я закричу, — прохрипела она неожиданно чужим голосом. Попятилась.
— Кричи. Обожаю, когда девчонки кричат, — легко согласился незнакомец.
Встал. Девочка открыла рот, но не смогла издать ни звука. Лицо парня вытянулось, потемнело, сверкнули клыки. Серебряной тенью к ней метнулся огромный волк с глазами, пылающими зелёным холодным светом.
— Стой! Во имя бездны — стой!
Волк приземлился так близко, что Камилла почувствовала его дыхание на своём лице. Обернулся в сторону крика. Дёрнул мохнатым ухом.
— Привет, Елена. Ты решила помешать моему ужину? Не лучшая идея.
— Волки не разговаривают, — пролепетала девочка, зажмурившись. — Это сон! Это всё сон!
— Вот так и стой, вкусняшка.
— Пёс, умоляю, оставь мне моё дитя!
«О ком это она?» — стуча зубами думала Камилла. Мысли путались, мешались в голове. Она снова попятилась, и волк вдруг опрокинул её на землю, поставил лапу на живот, прижимая.
— Дитя? Это — тоже твой ребёнок? Не слишком ли их у тебя много для феи?
— Это — моё единственное дитя. Прошу тебя… Я дам кое-что взамен.
— И что же? Здесь, лишённая магии, красоты и вечности, что ты мне можешь предложить?
— Тайну. Оставь моей девочке жизнь, и я расскажу тебе то, что ты не знаешь. Тайны дорого стоят.
Кто-то с незнакомым старческим голосом подошёл совсем близко. Вклинился между Камиллой и волком, отодвигая волка. Обнял, помогая подняться. Но девочка не решалась открыть глаз.
— Смотря какие, — разумно заметил хищник.
— Любые тайны Румпеля стоят дороже золота. Разве не так?
— Возможно. И что за тайну ты хочешь мне предложить, милая?
— Тайну осени.
«Я брежу, — твердила Камилла сама себе, сотрясаясь от ужаса. — Это всё мне снится! Это нереально. Этого не может быть». Волк колебался. Девочке казалось, что она сейчас рухнет замертво, прямо здесь, на задворках, у самой решётки, в двадцати метрах об безлюдной дороги. Но почему-то ноги всё ещё держали добычу.
— Хорошо, — наконец согласился монстр. — Жизнь в обмен на тайну. Камилла, душа моя, запомни: если ты завтра не пойдёшь в полицию, не напишешь там всё, как было на самом деле в грязном деле с изнасилованием твоей одноклассницы, я всё же тебя съем. И жевать буду медленно и сладко, начиная с пальчиков. Ни одна охрана не сможет мне помешать, поверь. Единственное спасение для тебя — колония несовершеннолетних. Там я тебя не трону. А сейчас иди домой, зайчонок. И не оглядывайся.
И Камилла, спотыкаясь, не открывая глаз, развернулась и побрела обратно. А затем побежала.
Ворвалась домой, сбросила кроссовки, шмыгнула в свою комнату, запрела дверь, закрыла окно. Села на постель и уставилась в зеркало. В нём сидела темноволосая девочка с круглыми широко распахнутыми от ужаса глазами. Бледная-бледная. С пляшущими губами.
— Это был кошмар, — пролепетала Камилла. — Я заснула, и мне всё приснилось…
Её отражение спрыгнуло с кровати, подошло к зеркальной поверхности, ухмыльнулось, сверкнув крупными острыми зубами.
— Не думаю, мон ами, — шепнуло, подмигнув.
Германа не арестовали. Нас подробно допросили о произошедшем и отпустили. На обратном пути Герман созвонился с отцом. Мне было странно слышать насколько чужим стал голос мужчины.
— Извини, что так рано, — холодно поздоровался сын. — Нет, не передумал. Нет, не из-за Веры. Насчёт Артёма. Он в реанимации. Отвезли на скорой. На токсикологическое.
Я мягко взяла его ладонь, устало привалилась к плечу. Светало. В машине было тепло и уютно. Кот вёл уверено, как будто родился с рулём в руках. Тускло мигали светофоры. Фонари всё ещё светили на дорогу, но их свет мешался с утренним.
— Да. Снова. Нет, дело не в ней. Потом объясню. Пап, насколько я понял, в срыве Артёма как-то поучаствовал твой старый друг. Да, Петрович. Он пришёл ко мне и заявил, что Тёма сорвался. Да, это связано с делом Виталика. Давай встретимся часов через пять: я вторую ночь не сплю. Потом расскажу…
Но очевидно Павел-не-знаю-отчества не успокоился, и Герману пришлось рассказывать вкратце всю историю. До меня доносился густой, рокочущий голос его отца, но слов я не слышала. Разговор всё ещё продолжался, когда мы приехали. Только минут через десять Герман отключил телефон, выдохнул устало:
— Кот, забирай Мари, а я поехал домой.
— Рехнулся? — дружелюбно поинтересовался Бертран. — В таком состоянии? Я тебе постелю на кухне. У нас есть раскладушка. Пошли.