Пес и волчица

Ощетинившаяся легионами Волчица совершила свой первый бросок на Балканы. Началась двадцатилетняя война, в которую вовлекались все новые и новые страны. Все соседи иллирийцев -- македоняне, эпироты, этолийцы, даже Афины и Спарта сражались с римлянами и друг с другом, заключая и разрушая союзы, спеша на помощь союзникам и вероломно предавая их. Удивительные перипетии этой войны привели к тому, что Скердилед к концу жизни стал верным союзником римлян и завещал дружбу с ними своему сыну.

В конце концов, все интересы Рима по обоим берегам Адриатики были защищены, но гость пришел, чтобы остаться. С Балкан Волчица больше не ушла...

Стены Серой Скалы видели возвышение и закат державы иллирийцев. Малый Торг достиг своего наивысшего расцвета при Агроне и зачах спустя полвека, ныне уже ничем не напоминая былого величия. Потемневшие от времени стены уже никому не нужно крепости, кое-где поросшие мхом, землянки, мазанки да старая скрипучая паромная переправа -- вот и все, что осталось от некогда знаменитого торга варваров.

Аппий с невозмутимым лицом, не удосужившись сойти с коня, въехал прямо на деревянную пристань и далее, на паром. Несколько вооруженных копьями варваров, охранявших пристань, оглянулись вслед всаднику.

-- Веслев... Веслев вернулся.

На пристань взошел варвар, по облику ничем не отличавшийся от стражников, разве что на шее его красовалась массивная серебряная гривна.

-- Радуйся, Веслев, -- варвар доброжелательно протянул руку, - давненько мы не видели тебя в наших краях.

Аппий спешился и приветственным жестом сцепил с ним предплечья.

-- И ты радуйся, Мукала. Приятно снова видеть тебя. Ты не меняешься, рука все так же могуча.

-- Не та уже, -- усмехнулся стражник, -- да и в бороде седины прибавилось. Вот ты точно прежний, как вчера уехал. А ведь, сколько лет прошло.

-- Пять, Мукала. Или шесть?

-- Восемь, Веслев.

-- Восемь?! Помилуйте боги. Летит время, не угнаться. Дома ли нынче князь?

Стражник ответил не сразу.

-- Князь-то дома, да вот какого именно князя ты спрашиваешь, Веслев?

-- Разве Турвид не правит больше в Скапеле?

-- Князь Турвид, побратим твой, умер прошлой зимой. Вспоминал тебя перед смертью. Ныне сын его, Зиралекс, княжит.

Аппий помрачнел.

"Вот что значила та игла необъяснимого беспокойства, кольнувшая тогда. А я не понял, не различил... Кругом огонь, как в нем потухшую свечу заметить?"

-- А Остемир?

-- Живой, что ему сделается. Здесь он, в крепости. Обрадуется, увидев тебя.

"Да, радуйся, Остемир. Одна радость кругом, как я погляжу".

Треск разносится по округе на десятки стадий. Треск и рев. Привычные звуки, не дающие лесу уснуть. А он уже сонно зевает, сбрасывая свои расшитые золотом одежды, готовясь укрыться пушистым белым одеялом, таким уютным, теплым. Там, внизу, в речных долинах, на побережье, все еще царствует лето, ребенок, не спешащий расставаться с детством. Ребенку не нужно золото. Иной раз, он с радостью предпочтет невзрачную деревянную игрушку, если она покажется ему интереснее. А взрослые, подарившие красивую золотую безделушку, будут недоумевать. Как можно пренебречь красотой? Глупые они, взрослые, все забыли. "Вот вырастешь большой, тогда поймешь". Ага. Большой, как горы. Такой же старый и скучный. Горы любят золото. Несколько недель в году сверкает на склонах в лучах солнца золотое ожерелье, а потом исчезает без следа.

Лес засыпает под треск сталкивающихся рогов, под рев оленьих быков, сражающихся за право дать начало новой жизни. Лес засыпает, он стар и много повидал. Ничего нового в этой вечной битве, из года в год, одно и то же, пока стоит мир. Но молодые самцы его скуки не разделяют. Горячая кровь заставляет их спешить: жизнь коротка и надо успеть доказать, что именно ты достоин ее продолжения в другом, в своем ребенке. Кровь бурлит, а иногда и льется, самцы бьются насмерть, стараясь боднуть соперника в бок, но тот не дремлет и отражает удар. Его рога столь же прочны и ветвисты. Его рев не менее грозен, а мышцы могучи. И все же один из них бежит прочь, уступает сильнейшему, который горделиво вскидывает голову, он победил. Торжествуя, он забывает обо всем на свете, не видит опасности, таящейся на острие срезня, широкого наконечника охотничьей стрелы...

-- Не надо, -- Аппий коснулся плеча Остемира, -- он победил. Не надо.

Остемир опустил лук, с сожалением разглядывая широкогрудого быка. Его рога, с пятью отростками на каждом, как полагается зрелому самцу, были на самых кончиках окрашены кровью -- ему удалось ранить соперника.

Олень задрал морду к небу и протяжно заревел. Эхо долго играло его победным кличем.

-- Жаль, -- сказал Остемир.

-- Не жалей. Пойдем, это была хорошая охота.

Они закинули луки за спину, вместе с тулами[183]

и пошли прочь, мягко и бесшумно ступая по желтому ковру.

-- Это была хорошая охота, -- повторил Аппий, -- а я, дурень, хотел отказаться.

-- Почему? -- прогудел Остемир, могучего сложения муж, на полголовы выше Аппия и почти вдвое шире того в плечах.

-- Спешить стал в последнее время, чувствую -- не успеваю. Словно водоворот затягивает.