Пьеса для обреченных

При всем моем отупении я почему-то сразу поняла, что речь идет об убийце, а не о несчастном Вадике, который никуда уходить не собирался и продолжал мирно кататься на своей чудовищной карусельке.

Наталья между тем продолжала:

— До зала он доехал, скорее всего, вместе с Вадим Петровичем. Потом спрыгнул… Ты как раз очень вовремя влево метнулась за курткой этой дурацкой.

Спрыгнул, значит, и побежал. Если в какой-нибудь мягкой обуви, то вполне могло быть не слышно. Бежал явно вдоль стены, по правой стороне. Стена серая, света в зале нет. Какую-нибудь хламидку темную на себя накинуть — и все! До двери-то тут, Господи, метров двадцать от силы!

— Подожди, но где…

— Объясняю. — Каюмова многозначительно воздела к потолку указательный палец и аккуратненько, по периметру, обошла зловещий круг. — Помещение у нас, конечно, убогое, — она остановилась у задней кирпичной стены и с неожиданной легкостью сдвинула ее в сторону, — но не настолько, насколько ты думаешь.

Коробок глубиной в четыре метра, по-моему, даже в самых дерьмовых Домах культуры не бывает… Задник это, а не стена! Обычный, только классный задник.

С каким-то там «рельефным кирпичным напылением». Театр за него, кстати, бешеные бабки отвалил. Для «Овода» делали… А позади еще метров шесть свободных. Там стадо слонов спрятаться влегкую может — не то что убийца!

Страх, немного ослабевший с появлением Натальи, снова ледяным холодом пронзил мое тело. Мне вдруг мгновенно и ярко представилось, как убийца в серой хламиде с капюшоном бесшумно прыгает на вращающийся круг сцены, зажимает ладонью раскрывшийся в беззвучном крике рот Бирюкова и всаживает ему в грудь клинок. Потом хладнокровно доезжает вместе с трупом до зрительного зала, неслышно спрыгивает (о, мои небесные ангелы-хранители, к счастью чрезвычайно вовремя запихавшие меня под кресло!), бежит вдоль темной стены, черной длинной тенью проскальзывает в дверь…

— Ужас! — слабо выдохнула я.

— Ужас, — согласилась Каюмова. — Но Петровича, честно говоря, не очень-то жалко. О покойниках, конечно, плохо не говорят, но, между нами — девочками, говно он был, а не мужик…

Некоторое время мы тупо и отрешенно молчали, глядя каждая прямо перед собой. А потом Наталья предложила:

— Водки хочешь?

Я кивнула. Она все так же молча скрылась за дверью, через пару минут вернулась с запечатанной бутылкой «Московской» и двумя стаканами, коротко объяснила: «НЗ» — и принялась откручивать крышку. Разлили. Выпили.

— Почему ты не сбегаешь? — спросила я, осторожно косясь на Вадима Петровича и почему-то вспоминая знаменитые часы в театре Образцова: куклы в окошках часов появлялись с тем же нудным и неотвратимым постоянством.

— А мне тебя жалко. — Каюмова промокнула рот тыльной стороной ладони. — Жалко — и все. Потому как, повторюсь, нормальная ты баба. И делом праведным занимаешься.

— Праведным! Я же за это деньги беру. Вот Боженька меня и наказал.

— Это вон его Боженька наказал. — Она как-то лениво махнула рукой в сторону усопшего режиссера. — А тебе надо думать, как выпутываться. Так что кончай строить из себя благородного частного детектива и колись по-быстренькому, кто из наших девок тебе его заказал. Ионина? Старцева?

Аладенская? Лобанова?..

— Не знаю я ее фамилию. Зовут Ольга… Высокая такая, красивая. Голос очень четко поставленный. В общем, «героиня». Что еще? Волосы черные, густые.

Пальто светло-кофейное легкое. Лохматенькое…

— Лохматенькое! — хмыкнула Наталья. Снова повторила:

— Лохматенькое, — но уже не так весело. А потом улыбнулась мне доброй улыбкой стоматолога, включающего бормашину. — Все, Женька, вешайся! Нет у нас такой девки в труппе и никогда не было. Одна у нас «героиня» — Аладенская. Только она рыжая и ростом метр шестьдесят. Так что или я идиотка, или тебя очень конкретно подставили.

Господи, с каким энтузиазмом я выбрала бы первый вариант! Но белобрысая Каюмова, к сожалению, не была похожа на идиотку. Печальная логика прослеживалась во всем, что она говорила: да, убийца вполне мог спрятаться за задником, хладнокровно спрыгнуть в зрительный зал и выбежать в холл, да, меня могли нанять специально за тем, чтобы на месте преступления рядом с хладным трупом оказалась растерянная и глупая коза отпущения. И я, кажется, сделала все для того, чтобы увязнуть совсем уж по уши: познакомилась с Бирюковым на глазах у всей труппы, недвусмысленно дала понять, что собираюсь провести в ним всю ночь, еще и клоунские репризы тут показывала — как нарочно, чтобы меня получше запомнили!

— Поешь ты, кстати, классно, — неожиданно выдала Каюмова, словно подслушав мои мысли. — А вот читаешь паршиво.

Я никак не отреагировала. Спорить о том, что читаю я на самом деле хорошо, равно как и на тему того, что мой первый номер бюстгальтера ничем не хуже ее третьего, было бессмысленно. Да и, честно говоря, не особенно хотелось.