Песчаная роза

Соня расстегивала на Романе рубашку, а он целовал ее. Плечи у него были холодные, а губы обжигали. Наверное, в редкостных людях соединяется несоединимое. Он не зря показался ей похожим на черного журавля – редкостную птицу.

Потом они поменялись – Соня целовала его, пока он ее раздевал. Это было такое счастливое занятие, что его хотелось длить и длить. Она присматривалась к Роману и привыкала к нему, целуя. И привыкла к тому моменту, когда он снял с нее мокрые гольфы, а она поцеловала его в макушку. На такое уходят годы. Так она думала раньше.

– Я разложу диван? – спросил он.

– Он тяжело раскладывается, – ответила Соня.

Хотела сказать, что можно пойти в спальню, там кровать. Но Роман уже раздвинул диванный каркас. Диван разложился легко, и они легли поверх пледа, которым он был накрыт. Подробности происходящего казались Соне драгоценными. Все подробности.

Они лежали, обнявшись, и желание разгоралось в ней. Медленно и все возрастая. Она не сразу поняла, что это возрастание происходит от прикосновений его рук, от их движения, тоже медленного, по ее телу, от сплошной этой ласки.

– Я очень хочу быть твоей, – сказала она. – Не смейся только.

Конечно, это были смешные в своей неточности слова. Но Роман понял, что она хотела сказать. Он улыбнулся и сказал:

– Не буду.

Он был очень ее, и тело подтверждало ей теперь то, что раньше узнало сердце.

Соня смотрела в его лицо, склоненное над нею. Туман застилал ей глаза, это было жаль, потому что мешало видеть его, и это было счастье, потому что желание уже охватило ее совершенно.

И Романа тоже – Соня поняла это сразу же, как только почувствовала его в себе. Но это было последнее, что она еще могла обозначить словом «поняла» – дальше все стало подчиняться какому-то другому закону и приобретать другие значения.

И когда после сплетения, соединения, общего ритма, общей счастливой судороги и вскрика они замерли друг у друга в объятиях снова, ей показалось, что она перешла в другое измерение жизни. Этот переход был явлен, обозначен, и Соня уже не понимала, как могло такое быть, что она не помнила, а когда-то и не знала о существовании человека, с которым он произошел.

– Родная моя, – сказал Роман. – Ты родная моя.

Он произнес это растерянно и твердо. Редкостный человек. Журавль, спустившийся с неба в ее объятия.

– И ты.

Она не находила собственных слов. Но то, что он ей говорил, принадлежало им обоим, и его слова были сказаны все равно что ею. Произнеся их, Соня коснулась его плеча, провела по его скуле краем ладони. Ладонь помнила его. Непонятно, как такое возможно, но этим, конечно, и объясняется молниеносность их сближения.

– Я не знаю, что могу тебе дать, – сказал он.

– А я знаю. Себя.

– Думаешь, это дар великий?

– Уверена.

– Что ж, это я тебе обещаю. Но в остальном – теряюсь.

– Почему?

– Может быть, тебя раздражает забота.

– Твоя обо мне?

– Или твоя обо мне.

– Я о тебе совсем еще не заботилась, – улыбнулась Соня.

– А в больнице?

– Да, в больнице, конечно. Нет, меня совсем не раздражает забота о тебе. И твоя забота обо мне не раздражает тоже. – Соня прижалась щекой к его плечу и, с удивлением прислушиваясь к этому незнакомому ощущению, сказала: – Я чувствую себя в безопасности.

– И я.

Он чуть свел руки, и она оказалась прижата к нему еще теснее. Хотя казалось, что теснее невозможно. Видимо, ей предстоит еще много открытий такого рода. Соня зажмурилась от предчувствия этого. Потом открыла глаза и сказала:

– Ты есть хочешь, наверное. Ты же домой шел. С работы? И не дошел из-за нас.

– С работы, – подтвердил он.

– Холодильник пустой. У меня выходной сегодня, я собиралась по дороге из Сокольников в магазин зайти. Сейчас закажем что-нибудь. Или могу тюрю сделать. Ржаные сухари как раз есть. И лук зеленый.

– Тюрю? – с интересом переспросил Роман. – Меня ожидают открытия.

Все-таки удивительно, когда люди, еще недавно друг друга совсем не знавшие, повторяют не только слова, но и мысли друг друга. Но Соня этому не удивилась. По сравнению со всем остальным это не могло вызывать удивления.

– Ну да, – кивнула она. – Тюря входит в перечень моих талантов. Потому что проще уже придумать нечего.

– Я правда проголодался, – сказал Роман. – И тюря меня очень заинересовала. Но мне жаль тебя отпускать.

– Мы пойдем в кухню вместе, – успокоила его Соня. – Ты займешься сухарями.

Пока вскипела в чайнике вода, Роман успел натереть сухари чесноком, Соня нарезала зеленый лук и холодную вареную картошку, разложила все это в две тарелки, полила подсолнечным маслом и залила кипятком.

– Ну вот, – сказала она. – Можно было бы все что угодно туда накрошить, только ничего больше нету. У бабушки моей после войны совсем денег не было, и тюря была основным блюдом. Она всю жизнь ее потом готовила, специально подсолнечное масло с запахом покупала. Но, может, мне просто кажется, что это вкусно.

– Тебе не кажется. – Роман попробовал тюрю. – Это действительно вкусно. Когда я рассматривал твою песчаную розу – шкатулка была открыта, и я ее увидел, – мне в голову не могло прийти, что ты готовишь тюрю. Хотя на самом деле это не удивительно.