Песчаная роза

– Я их обманула, – ответила Ксения. – Долго рассказывать, как, но в общем – просто обманула. Пришла к ним, наплела бог знает что.

– Куда пришли?

– К ним, на Лубянку. Повезло, что они поверили. Или выждать решили, быть может.

– А если б не поверили? – Голос Вероники неожиданно сделался таким суровым, что Ксении стало не по себе. – И выжидать не стали бы? Если б сразу его привели и при нем ногти у вас стали рвать, как Яше они рвали?

– Я об этом тогда не подумала, – чуть слышно произнесла Ксения. – И раньше тоже… Я всегда была легкомысленна и эгоистична.

Она вспомнила, как сказала на варшавском вокзале: «Я не буду спасать свою жизнь без тебя», – и каким взглядом Сергей посмотрел на нее. Лишь недавно она поняла то, что он понимал уже тогда.

– Не корите себя, – сказала Вероника. – Думали или не думали, а ребенка уже носили, и Сергей бы вас все равно с руки не стряхнул. Кто у вас родился? Я его не смогла спросить…

Она замолчала.

– Сын, – ответила Ксения. – Извините, я пойду. Спасибо за ужин.

Она уже погасила свет и лежала, рассматривая на стене беспокойную тень от освещенного фонарем дерева за окном, когда Вероника постучалась в дверь.

– Я все-таки должна вам сказать. – Она остановилась на пороге. – Цяжарная я. Беременная. Яша много лет меня любит, но я не могла с ним. Обманывать не могла. А когда его из Пищаловского привели, и руки его я увидела, и всё, что они с ним сделали… Вот так и вышло. Может, жалость это и не обман даже. Не знаю. Да и какая теперь разница. Но если б не ребенок, поехала бы сейчас к Сергею, и ни вы б меня не удержали, ни жалость.

Дверь за ней закрылась. Тень на стене замерла – наверное, ветер стих.

– Мама, – спросил Андрюша, – а когда я вырасту, меня полюбит кто-нибудь так, как ты любишь папу?

Его отпустили из пионерского лагеря проводить мать до автобуса, и они остановились у Плещеева озера.

– Да, – ответила Ксения. – Иначе и быть не может.

– А вы с папой на меня не обидитесь? Я ведь тоже буду ее очень сильно любить.

– Не обидимся, мой хороший. Мы будем счастливы твоим счастьем.

– Вы вернитесь только поскорее, – вздохнул он.

От его волос пахло озером и лесом, и, когда Ксения уже не могла его видеть из-за поворота дороги, весь он оставался в ней своим ясным голосом, и этим запахом, и песчаными, как у ее отца, глазами.

И болью, которая рвалась теперь у нее изнутри бесконечным, безудержным рыданием.

Глава 31

Хорошо, что удержалась от слез при Алесе. Не расстроила ее этой слабостью. А Роман не воспринял слезы как слабость, так ей вдруг показалось.

Соня никогда не считала себя боязливой, но только теперь поняла, что у нее просто не было возможности проверить, так это или нет. В детстве не любила опасных приключений – когда надо куда-нибудь залезть и откуда-нибудь спрыгнуть, – но не участвовала ни в чем подобном именно потому, что не любила, вообще же ее в них участие не было обязательным, его можно было избежать без особенных усилий. В юности не участвовала в пьяных гулянках, но это опять-таки было связано только с тем, что не любила пьяных и их развлечения, а не с тем, что их боялась. Пошла работать в ковидную реанимацию, но это было результатом ее собственного решения, а если бы она такое решение не приняла, то могла бы и не пойти, эта работа со всеми рисками и опасностями не была для нее неизбежной. Да, все это никак не свидетельствовало о ее бесстрашии.

И вот она оказалась перед лицом такого зла, избежать которого невозможно. Неизвестно, где оно таилось раньше, но теперь вырвалось на полную волю, и ты не разминешься с ним уже потому, что живешь, ходишь по улицам, говоришь и дышишь.

Сила и безнаказанность наступающего зла стала ей впервые понятна, когда она взглянула в окно на происходящее в обычном минском дворе. Однако тогда Соня еще пыталась прогнать из своей головы мысль о разлитости зла по всей жизни. Но теперь эта медитация уже не выручала. Если возможно схватить на улице – не на митинге, не на пикете, а просто на улице, по дороге домой от метро, – беременную женщину, и силой тащить в машину, и сказать ей, что ее ребенка выбросят в окно, – если все это возможно сделать и произнести, значит, зло взяло верх не над добром, а над жизнью вообще.

И когда она это поняла, и не поняла даже, а почувствовала каждой костью и клеткой своего организма, ее охватил такой страх, справиться с которым она была не в силах. Страх и отчаяние.

Что-то подобное Соня чувствовала в барнаульской гостинице сразу после смерти родителей и потом, во время панических атак. Но тогда причиной ее страха, как и причиной их смерти, была темная природная сила, над которой человек не властен. Теперь же сила была такой же темной, но происхождение ее было другим.

«Я просто дура, – говорила она себе, поднимаясь по лестнице на третий этаж. – Жила, как… Как статуэтка в стружках! И думала, что весь мир из таких приятных стружек состоит».