Песье распятие

доподлинно мы, подлежит божьему суду, плоть освобождается от грехов по земным законам. Отец Прохор прислонил костыли к дверям и уселся на высокий стул, который подтащил монах Антим. «Господи, дай мне силы, – прошептал он. – Вот, я рука твоя. – Прихватил протянутую вымоченную веревку. – Господи, – прошептал опять, – во славу твою, а не моего утешения ради». Размахивался сидя, постанывал. Змеистая плетенка из конопли падала на мои плечи, и я, сгибаясь от жгучей боли, чувствовал, как лопается моя кожа и из пораненного мяса цедится кровь.

Монаший господь, Прохоров и троицы остальных, Антима, Теофана и Киприяна, всевышний ихний, а стало быть, и мой, ведает наверняка, молил ли я о прощении или выл от боли и сколько борозд пропахало мокрое вервие, просмоленное и покрытое сверху сгустившимся в камень песком. Только когда боль меня повалила, отец Прохор и Антим оставили меня – павший ничком, я горел от боли и унижения в темноте.

Через порог кельи, дверь которой оставалась открытой, перекинулась тонкая полоска света. «Брате Несторе, – с придыханием позвал меня монах Теофан. – Я тебе водицы принес». И другой, что постарше, отозвался: Киприян завтра, мол, отправится за волами, может, плутают где-нибудь в горах по оврагам. Я им не ответил, не было сил. Кости мои пустошила огненная лихорадка, обволакивала быстрыми мутными снами и испариной. Снова я был один, и если спал, то проснулся от прикосновения – чья-то рука гладила ласково мои волосы. Я лежал неподвижно, ослепший от темноты. Чьими были те пальцы, распутывающие мои слепившиеся на темени пряди, я не знал. Из темноты, тяжелой и липкой, пробивались один за другим в мои стиснутые ресницы лики монахов, уменьшенные, но необычайно ясные. Первым увидал я старейшину Прохора. Два десятилетия назад, может, чуть побольше или поменьше, порушенный ствол придавил ему обе ноги, а когда он перемогся, одарил его костылями, дабы, опираясь на них, он надзирал за монастырским добром, наказывая и благословляя. Румяный и с белою гривой, в словах сосредоточил он свою силу. С монахами не советовался, насчет всего имел собственные решения, распоряжался один. И на костылях стройный, чистый лицом, юношески тонкий в стане, без бороды он бы выглядел доступнее и моложе. Совсем Другим был Антим, жилистый, с подвижными морщинами на лбу, по виду ему подходило быть в старейшинах. С заостренной бородкой, без капли белизны в глазах и на устах, с отверделой поступью, словно испытывающий под собой землю, он напоминал оживший дуб. Теофан старался от него держаться подальше. И всегда-то тихонький, он совсем одряхлел от последних холодов да хворей. Распухал, кожа над бровями покрылась лиловатыми пятнами. И хотя всякий день пил отвар из цвета мяты и липы, не мог совладать с одышкой. Плел корзины, кашеварил, лил свечи, и только ему, свечнику, покорялись медоносные пчелы. Целитель скотьих болезней и куриной чумы, знаток древних сказаний, он, пройдя половину субботнего пути [2], задыхаясь, укладывался на спину. В такие мгновения его подменял Киприян, работая за двоих. Высокий и жилистый, похожий на старого воина и сохранивший молодое проворство, Киприян сон имел неспокойный, а днем загадочно вглядывался в людей и животных.

Пальцы, забравшиеся в мои волосы, затаились, словно кончиками своими прослушивали мои мысли. Дыхание быстрое, аж искры летят. Теперь я знал, кто надо мной. Старый Прохор, хоть и присудивший мне неделю воды и хлеба, все же почитал во мне человека, сеятеля и жнеца, да к тому же, благодаря стараньям его, грамотея.

«Нива под монастырем осталась невспаханной. – Казалось, из стариковского горла подымается тьма. – Укрепляйся и приготовься, соху за тобой поведет Антим. И запомни, Нестор. Тяжкие наступают дни. Урожай с поля повезешь на двуколке, с божьей помощью».

Не Нестором меня зовут, Тимофеем, пытался я прокричать наперекор старику. «А ныне осенью то ли дождь ледяной, то ли хворь неведомая в одночасье сгубила нам несколько пчелиных роев, – продолжал он, – волк на самый сочельник порвал семерых овечек, теперь и волы пропали. Божья воля, ведомо, бог!» «Нету его, – выдавил я из себя. – Во всем обман сплошной. – И скорчился. Я горел. И дыханье мое раскалилось. – Нету бога, нету», – повторял я.