Песенка для Нерона

Ненавижу обыски, они унижают человеческое достоинство. Одно из преимущество маленького роста и крысоподобной внешности в противоположность красоте и мускулистости заключается в том, что солдаты и им подобные обшаривают меня только в тех случаях, когда действительно хотят что-то найти, но даже при всем при этом на мою долю пришлось куда больше обысков, чем мне бы хотелось. Тем не менее в данном конкретном случае я был чист, как снег и бел, как молоко, как говорят у нас в Аттике. Точно так же, как и камера, что и было доказано после короткой и бессмысленной демонстрации рвения.

— Ладно, — сказал, наконец, стражник. — Все в порядке. Но я предупреждаю тебя, — добавил он с озадаченным видом. — Никаких фокусов.

Дверь захлопнулась и я улегся обратно к стене. Теперь у меня появилось гораздо больше поводов для размышлений.

Он сказал: твой брат. Твой брат Каллист.

Какой же это все-таки геморрой — быть человеком. Птицы, олени, мыши и лисы свободны от того дерьма, в котором кувыркаются люди, их жизнь проста и незатейлива. Смотри, куда идешь, хорошенько нюхай воздух, покидая укрытие, пытайся кого-нибудь съесть, чтобы при этом не съели тебя. Если появляется хищник, тебе по крайней мере ясно, чего ему от тебя надо, и ты убегаешь, улетаешь или как там ты привык спасать свою жизнь. Если твоя сестра или твой дядюшка немного протормозят и станут звеном пищевой цепочки, это всего лишь слепой случай. Человеком быть гораздо труднее, потому что твои враги не носят рыжих хвостов или серых меховых шуб, по которым ты легко можешь определить, на какой они стороне. Ты должен сам обо всем догадаться, постоянно выясняя, кто есть кто, буквально все время. О, конечно, можно удалиться в горы, поселиться в пещере и кидаться камнями в каждого, кто подойдет ближе, чем на сто шагов, но в таком случае не с кем будет поговорить (а для грека это хуже смерти). Я не знаю, должен быть способ разрешить это противоречие, но провалиться мне на месте, если я его знаю.

Он сказал: твой брат Каллист. Идиотизм какой-то. Значит ли это, что Лициний Поллион и все люди были изрублены над пирожками с олениной только потому, что кто-то решил, будто Луций Домиций — мой мертвый брат? И почему, ради всего святого, зачем? Трудно представить хоть кого-то, не говоря уж о главарях двух римских банд, кто провел бы десять лет, каждый вечер бормоча в подушку: я достану этого ублюдка Каллиста, потому что он никогда и никому не причинял вреда, если не считать кражи нескольких туник и помощи при побеге Луция Домиция. Туники — всего лишь туники, и вряд ли они ненавидели его за помощь Луцию Домицию, потому что в таком случае знали бы, что Каллист мертв. Это если предположить, что он мертв, конечно. Возможно... возможно, в последний момент, когда я отвернулся, Каллист и Нерон Цезарь поменялись местами просто чтобы подшутить надо мной, и в результате я все-таки не убивал своего брата.

Я, конечно, был не в настроении отметать какие-то возможные объяснения, но конкретно это казалось слегка натянутым. С другой стороны, ничего другого мне в голову не приходило. Само по себе это ничего не доказывало, конечно. В конце концов, я не ходил за Каллистом по пятам по всему Золотому Дому. Может быть, когда меня не было рядом, он ухитрился превратить кого-то в смертельного врага. Но мы говорим о Каллисте, ради всего святого. Он в принципе не мог сделать ничего плохого, кроме как по работе, а когда мы жили на положении гостей Цезаря, он уже отошел от дел.

Лично я мог, пожалуй, чисто случайно нанести кому-нибудь обиду на всю жизнь. Но Каллист? Нет, это невозможно.

Так или иначе, я совершенно не собирался убивать стражников, даже если Аминта не шутил, угрожая рассказать, кто я такой — да и что с того, если он расскажет? Для начала, кто ему поверит? Он не мог сам свидетельствовать, поскольку при его работе лишнее внимание было бы совершенно лишним. Более того, если я хоть в малейшее степени понимал, что происходит, то информировать кого угодно о том, что Гален жив и в городе, было последним, в чем он нуждался, потому что из этого следовало, что и Каллист где-то неподалеку. Нет, сказал я себе, сейчас самое безопасное место для меня — здесь, за толстыми стенами и под охраной вооруженных людей. Боже, благослови стражу, это украшение Рима.

Как только я пришел к этому умозаключению, дверь снова распахнулась и появился стражник. Вид у него бы такой, будто его мучила жестокая мигрень.

— Нипочем не догадаешься, — сказал он. — К тебе опять посетители.

Я посмотрел на него.

— Правда?

— Без шуток, — ответил он злобно. — И угадай, кто на сей раз? Твоя сестра. И с ней два двоюродных брата из-за города.

— Те самые, что приходили только что?

Он покачал головой.

— Другие.

— Ох, — сказал я.

— Большая у вас семья, да?

— Огромная, — ответил я.

— Ладно, — он щелкнул языком. — Я сейчас впущу их. Только сначала мы их обыщем, — сказал он желчно. — Тщательно, — добавил он, — так что это займет какое-то время.

— Не торопитесь, — сказал я. — Все равно я никуда не собирался.

Он посмотрел на меня так, будто я свалился ему в салат.