Песенка для Нерона

— Я имею в виду, — продолжал Луций Домиций, — все прочие задерживались наверху всего-то на день-другой, поэтому трудно сказать, что они из себя представляли. Может быть, будь у кого-нибудь из них побольше времени, он бы тоже оказался ничего. Вероятность этого невелика, уверяю вас, — добавил он, когда некоторые моряки принялись качать головами, — но возможно все — они могли измениться, открыть новую страницу своей жизни, умостившись как следует в курульном кресле. Но Нерон — ну, этот ублюдок сидел над нами пятнадцать лет, так что мы точно знаем, что это был за тип, — Луций Домиций сморщился, как от зубной боли. — Хотел бы я посмотреть на человека, который сможет оправдать его деяния, да где ж такого взять?

Один из греков закивал так яростно, что я испугался, что у него голова отлетит.

— Злобным дерьмом был этот Нерон. Правильно сделал, когда убил себя.

— Не соглашусь, — сказал Луций Домиций (а я подумал: ну, привет). — Нет, быстрая, легкая смерть слишком хороша для него. Его должны были поймать и подвесить за яйца на воротах дворца, чтобы вороны выклевали ему глаза.

Никто на это не возразил.

— Поделом было бы ему, — сказал один испанец, — за все, что он натворил.

— Да взять хоть убийство матери, — сказал один из италийцев. — Казнил собственную мать, как какую-нибудь преступницу. Человек, способный на такое…

Луций Домиций содрогнулся.

— Невозможно даже подумать об этом, — сказал он. — Хотя надо иметь в виду, что она тоже была злобной сукой, по крайней мере, я так слышал. Но все равно это его не извиняет, так?

— О, эта Агриппина была чистая змея, — сказал один из афинян. — Никаких сомнений, она бы его уморила, если б он не успел раньше.

— В таком случае, она оказала бы миру большую услугу, — сказал Луций Домиций резко. — И вообще то, что она была развратной и коварной сукой, не имеет значения. И даже тот факт, что она бы точно его убила, если б он ее не убил, не имеет значения. Она была его матерью, так что нет для него никаких извинений.

— Ох, не знаю, — встрял один из греков. — А как же Эдип?

Смущенное молчание.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Эдип, — повторил грек. — Его мама поступил так с его папой, и он ее убил. Я видел в театре.

— Ты говоришь об Оресте, — возразил другой грек. — Эдип — это тот, который убил папу и переспал с мамой. Хотя я слышал, что и Нерон поступил так же.

Луций Домиций опять вздохнул.

— Не удивлюсь, если этот ублюдок способен и на такое. Хотя и не вижу, с чего бы ему хотеть такого. Я слышал, что для росписей на вазах она не очень-то не годилась.

После этого беседа на некоторое время прервалась, и я размышлял, как бы сменить тему, когда кто-то сказал:

— Ну, я никогда не слышал, чтобы он убил своего отца, но зато говорили, что он прикончил старика Клавдия, а тот вроде был его дядя, разве нет?

— Двоюродный дед, — сказал Луций Домиций. — Формально он стал отцом Нерона, когда женился на Агриппине. Она была его племянница, понимаете?

— Что, племянница Нерона? Я думал, она была его мать.

— Нет, — сказал Луций Домиций терпеливо, — она была племянницей Клавдия.

— И он на ней женился? Старый развратник.

Луций Домиций пожал плечами.

— Ну, римские аристократы смотрят на вещи иначе. Но да, я не вижу, как можно исключать участие Нерона в убийстве Клавдия. Вообще-то ему тогда было сколько… шестнадцать, семнадцать лет, но в их кругах это ничего не значит. А Клавдий был хорошим императором. По крайней мере, неплохим.

Всех это заявление рассмешило.

— Да ну брось, — сказал кто-то. — Клавдий был развратный старый козел, и людей казнил направо-налево. Кто бы его не грохнул, он это заслужил.

— Это верно, — сказал другой. — Он позволял советникам, своим вольноотпущенникам, убивать людей ради их денег. И разве он не менял жен, так что никто не мог уследить, на ком он сейчас женат? Все, что можно сказать о Клавдии хорошего, это что он был лучше того парня, что был перед ним.

— Точно, — сказал один из египтян и добавил, — А кто это был? Не могу припомнить.

Грек рассмеялся.

— Калигула, ты, клоун. Ну ты знаешь, тот маньяк, который вообразил себя богом. Я так думаю, он был хуже всех.

— Кроме Нерона, — твердо сказал Луций Домиций. — Нерон был наихудшим.

Все опять закивали.

— Нерон был полнейшим днищем, — сказал испанец.

— Рад, что ты согласен, — сказал Луций Домиций. — Да возьми хоть налоги.

Грек нахмурился.

— На самом деле, — сказал он, — тут ты не прав. С налогами во времена Нерона были неплохо, на самом деле они даже снижались, по крайней мере в наших краях. Я помню, потому что отец состоял в налоговом комитете нашей деревни, и он говорил, что Нерон снизил налоги по сравнению в прежним уровнем. Но вообще-то это ничего не меняет.

— Именно, — сказал Луций Домиций. — В конце концов, чего хорошего в низких налогах, если цены при этом растут и растут? Как это было в правление Нерона.