Песенка Савояра

Человек этот, старик с трубкой во рту, сидел у дощатого стола и работал — стол был завален исписанной бумагой. Услышав шорох, старик оглянулся, а хорь замер, расставив лапы, изогнувшись после прыжка, и оба смотрели один на другого не шевелясь. Печка с распахнутой дверцей пылала, мелкие угли сыпались через решетку вниз и там тлели в глубине, и пар шел от кипящего котелка.

— Вон кто пожаловал! — удивленно произнес старик.

Он поднялся, огромный, с могучими плечами, а хорь забился под лавку, прижался к стене, оскалился. Но большие руки надвинулись на него дружески и бесстрашно, и хорь дал себя взять. Старик достал блюдце, плеснул молока и подсунул хорю, по-кошачьи сидевшему у него на руке. Тот стал лакать, останавливаясь, вздыхая утомленно, и один раз поднял голову и цепко уставился прямо в глаза человеку.

— Ну, ну, — проговорил старик, и хорь опять уткнулся в блюдце.

И, словно зная про него все, старик отломил кусок хлеба. Но хорь уже не мог есть. Он только подобрал под себя хлеб и закрыл глаза. Старик сел за стол, придвинул бумагу, взялся за карандаш. Работая, он поглядывал на хоря, спавшего у него на коленях, покачивал головой и воображал себе страшную жизнь, пригнавшую зверя в человеческое жилье.

Хорь пробыл у старика четыре дня. Чтобы поесть, ему не надо было рыскать и выслеживать, а чтобы отдохнуть, не приходилось прятаться. Он никогда никому не доверял, только боялся и ненавидел. Даже своих не любил. Он бился за самку, и тогда свои были смертельными врагами; защищал хорьчат, если им угрожала опасность, но едва они подрастали, он уходил и забывал их. Враги или добыча всегда окружали его. И он жил сейчас оглушенный, разнеженный, сам себя не понимая, и, когда человек брал его своими теплыми руками, выбирался из рук, ползал по груди и по плечам, нюхал старику губы, усы, а старик поглаживал хоря, приговаривая тихо:

— Ну и шуба у тебя, брат! Ну, шуба!

А на пятый день утром старик заметил, что хорь, примостясь на подоконнике, смотрит в лес. Там, в лесу, падал снег, деревья потемнели и сдвинулись, и ель, скованная до того морозом, свободно раскинула оттаявшие ветви.

Птица пролетела за окном, хорь метнулся и замер, и в напряженном изгибе его длинной, стройной шеи, в повороте маленькой головы старик уловил хищное выражение, какого еще не видел. И еще одно запомнил старик: как хорь оглянулся. Он повернул голову с нервной, судорожной медлительностью и осмотрел комнату с тоскливым страхом затравленного. А когда человек направился к нему, хорь прянул на задние лапы, предостерегающе взвизгнул, готовый броситься.

Тогда старик приоткрыл дверь и вернулся к столу. Он сидел, посасывая трубку, хмуро наблюдая за хорем. Студеный пар пошел клубами от двери, докатился до стены, поднялся к окну, и хорь, глубоко втянув в себя запахи леса, бесшумно спрыгнул на пол. Он пересек комнату крадущейся походкой, словно его выслеживали. У порога остановился и через плечо покосился на старика. Чуждо, с подозрительностью впились в человека холодные зрачки. Прижимаясь к доскам, хорь переполз через порог, распластался под дверью и исчез.

Старик вышел на крыльцо. Зажав зубами потухшую трубку, он смотрел, как уходит зверь. Мокрый снег залеплял маленький синий след. У края поляны хорь легко взмахнул на сугроб, слился с кустарником, и оттуда с тревожным криком поднялись птицы.

Старик вернулся в комнату, присел у печки и долго, не шевелясь, глядел на огонь, слушая, как вокруг дома гудит лес.

РАССКАЗ ПЕЧАЛЬНЫЙ

Я — белка. Меня не так давно привезли из лесу в город, но я уже все знаю тут, ко всему привыкла и чувствую себя чудесно. Только в клетке мне надоедает. Я согласна жить в клетке, ночевать в ней удобно: у меня там гнездо из лесного моха, и по разным уголкам на всякий случай припрятано кое-что вкусное. Правда, я всегда забываю, где прячу, но это неважно. Лучше, когда дверцу не запирают и можно побегать по комнате. Впрочем, если и запирают — не страшно! Все равно скоро откроют. Им без меня скучно.

А мне никогда не скучно. Мне — чудесно. Если бы я умела петь, как птицы у нас в лесу, я бы целый день пела. Я и пою, только про себя. Я очень хорошо знаю птичьи мелодии. Говорят, будто белки заботливы. В лесу это, может быть, и верно, но не в городе. Вот у меня в голове никаких забот!

Со мной любят играть. Например, дают мне грецкий орех. Что по сравнению с грецким орехом всякая лесная мелочь — еловые семечки или простой орех! Грецким орехом наешься как следует. Правда, у него толстая скорлупа. Проточить в нем щель — долгая история. Мне подставляют ладони, я сажусь на них и принимаюсь грызть орех. И вот, придерживая меня за ноги, они начинают наклонять меня вбок, все ниже, ниже и переворачивают так, что я повисаю вниз головой. Я продолжаю грызть. Они думают, будто я так увлеклась, что ничего не замечаю, и они смеются. Пусть смеются! Я и сама смеюсь про себя. Я люблю, когда весело. Им весело, и мне весело. Мне так хорошо!