Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

– Я думал, не найду тебя. Встретил Фрэнка на Чейпл-стрит. Решил зайти за тобой и помочь.

Он стоял там, лыбясь как идиот, сжимая пучок каких-то растений.

– И посмотри, что я нашел для тебя. Не знаю, что это такое, но мне понравилось.

Кэти смотрела куда-то вниз и в сторону – она была страшно бледна. Мое сердце било в грудину, как в барабан. Я посмотрел на Дэвигана и его трофей:

– Это вонючий корень фенхеля, дубина! Почему бы тебе его не съесть?

Но Дэвигана ничем нельзя было прошибить. Он болтался возле нас весь день, и, когда я, не выдержав, ушел, он все еще оставался рядом с Кэти.

Можете себе представить мое состояние, когда я размашисто шагал к дому по Крейг-Кресент. Внезапно на углу из боковой двери в приемную врача вышел доктор Эннис – в руках у него были составная удочка на лосося и острога.

– Как сегодня крыжовник? – громко спросил он.

Я не был уверен, что смогу ответить что-то вразумительное, поэтому просто изобразил хилую улыбку.

Он пристально посмотрел на меня:

– Хочешь половить рыбу?

Я понял, что этот добродушный старый распутник посочувствовал мне, явно чем-то расстроенному. Чтобы не упасть в собственных глазах, я должен был бы отказаться от его приглашения. Но я нуждался в общении, и мне нравилось ловить рыбу. До того как отец заболел, я часто рыбачил вместе с ним.

Мы сели в старый черный «форд». Доктор Эннис вел машину молча и, как и следовало ожидать, на дикой скорости. Вскоре мы были уже у Моллоха, на дальнем конце озера, где у доктора была лодка, и до самого вечера я греб, изгоняя из себя вместе с по́том плотское желание, тогда как он забрасывал удочку в разных бухтах по пути. Казалось, что это пустая затея, но только начало смеркаться, как он сменил свою блесну на большую зулу[150] и с первым броском поймал рыбу. Десять минут спустя я ударил ее острогой и перетащил в лодку – прекрасного проходного лосося.

– Здесь добрых двенадцать фунтов! – загоготал доктор. – Ты мне здорово помог, парень. И на веслах был молодцом. Заслуживаешь хорошего глотка.

Мы причалили к берегу, заперли лодку на замок, поднялись по гальке в бар «Блэамор армс», где доктор с изрядной долей хвастовства показал наш улов и заказал себе двойного «Джона Дюара».

– А ты что будешь, Лоуренс?

– Пиво, – сказал я твердо. Я бы предпочел скорее умереть, чем попросить лимонада.

Он посмеялся:

– Будешь отличным студентом-медиком. Налейте-ка ему мягкого с горчинкой.

Примерно один час и три двойных виски спустя Эннис окунулся в теплую темную ночь, погремел коробкой передач, и мы покатили в Ливенфорд. После второй не такой уж мягкой порции эля мне стало славно, и доктор пребывал в самом добром настрое. Ему нравилось внимание окружающих, и в баре он выдал местной публике весь свой репертуар полуприличных шотландских историй. Он продолжал похохатывать, покашливать и покряхтывать. Внезапно он сказал:

– Кэрролл, дружище, ты мне близок, как никто. Скажи, что там за дела, по-твоему, между моим сыном и этой девицей Консидайн? Это же у них началось еще с чертовых пеленок.

– Ну, сэр… – поосторожничал я. – Думаю, что они очень любят друг друга.

– Ты хочешь сказать, что они влюбленные? В их возрасте?

– Они, конечно, намерены жениться, когда станут чуть старше.

– Боже правый! Но чем они занимаются там в лесах, что у них там за шуры-муры? – Когда он волновался, то переходил на язык простолюдинов.

– Ничего такого, сэр. Абсолютно ничего.

– Здравствуй, жопа, новый год! – взорвался он. – Они должны же что-то сделать.

– Они собирают цветы, сэр.

– Боже правый! – Он помолчал. Затем выдал: – Послушай, парень. Эта девица истекает сексом, как айрширская корова молоком на ферме Маккея. Ты хочешь сказать, что там, в этом Лонгкрагсе, где больше ни души, Фрэнк не занимается с ней… сам знаешь чем?

– Клянусь вам, что нет. Я знаю Фрэнка. Он порядочный. Абсолютно порядочный. – С двумя пинтами лучшего пива «Теннентс» внутри я чувствовал себя благородным, вставшим на защиту лучшего друга. – Он на меня так влияет, что я и сам становлюсь порядочным. Он не способен ни на что подобное!

– О господи! – Доктор издал какой-то стон. – Ты имеешь в виду, что он даже не пытается ее пощекотать?

– Положительно нет, сэр. Готов поклясться.

Он снова помолчал, потом пробормотал про себя:

– Но собирать цветы… Ну и фикус.

Мы приближались к огням Ливенфорда, и, когда выехали на Крейг-Кресент, он снова заговорил:

– Заглянем на кухню – отдам тебе твою половину лосося.

– О, я не могу, доктор.

Несмотря на мои протесты, он настоял на своем, вручив мне лучшую, хвостовую половину, которая вызвала у моей бабушки такие сильные эмоции, что она даже не спросила, чем это от меня пахнет. Я удержался от того, чтобы передать ей последнее ехидное замечание доктора: «Полагаю, его лучше подать под соусом Бэннокберн».

Прежде чем лечь спать, я произнес несколько дополнительных молитв, с благодарностью отметив свое избавление от проклятия Адама. Но за всю ночь я спал едва ли один час.

Глава третья