Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

Я подогнал машину к главному входу, и мы поехали в аэропорт. Можете ругать меня за то, что я переоцениваю Цюрих, заявляя, что аэропорт Клотен лучший в Европе – тщательно продуманный, безукоризненно чистый, с первоклассным рестораном и баром, где подают лучший кофе, который я когда-либо пил. Стоя мы выпили по чашечке эспрессо. Как обычно, у стойки B. E. A.[158] никого не было, но, вернувшись с другой стороны, где было немало шумных швейцарских служб, Лотта принесла не очень приятную новость:

– Твой рейс опаздывает на семьдесят минут.

– О черт!

Она показала в дразнящей улыбке все свои отличные зубы:

– Ты должен сидеть и мечтать обо мне, liebling[159]. С твоим таким нежным сердцем. И послушай, когда твои друзья прилетят, я быстро проведу их через таможню прямо к тебе.

Я отправился к нижнему бару, нашел тихий уголок и заказал кирш. Внезапно я почувствовал усталость и необъяснимую депрессию. Нет, не необъяснимую – это была обычная печаль после соития. Мне пришло в голову изречение Августина: Post coitum omne animal triste est[160]. Как верно, как бесконечно верно! Обычно я могу не обращать внимания на это, но, увы, не сегодня. Ее сарказм по поводу моих тайных иллюзий удручил меня. И какой же я дурак, трачу свое время и силы, по сути, трачу свою жизнь на эти пустые легкомысленные подачки. Лотта вовсе не плоха, но кто я ей на самом деле? Партнер для «сладкого-пресладкого». И хотя она едва ли была неразборчива в связях, я мрачно допускал, что я не единственный, кто разделяет с ней ее подозрительно широкую и упругую кровать. Но это была наименьшая из причин моей подавленности. Это настроение так и накатывало, это знакомое проклятое настроение, подложечный синдром или, если хотите, психологический удар под дых. Спасения не было. Никогда. Даже в качестве вероотступника я не мог избежать чувства вины. Я был воспитан на понятии греха во всех его вариантах – греха простительного и греха смертного; последний, если он не прощен, был прелюдией к проклятию. Ах, добродетель, это всеохватное слово, эта всегда ускользающая суть добра!

О, выброси это, Кэрролл, из головы. Ты же взрослый, вот и будь им. Ты давно отказался от этого хлама. И кому это нужно сегодня? И если ты хочешь поспорить, разве недавняя Комиссия христианских церквей[161] практически не освятила все формы добрачного секса, дополнив их в качестве вишенки на торте освящением практики самообслуживания и послав три христианских привета «Любовнику леди Чаттерлей»?[162]

С трудом я заставил себя подумать о приближающейся встрече, хоть и нежелательной, но все-таки заставляющей меня чего-то ждать. В каком-то смысле интересно снова увидеть Кэти и проверить, осталось ли что-нибудь от того моего юношеского взгляда на нее. Гадая, я пробудил слабые воспоминания и, подкрепившись еще одним киршем с внушительным клубным сэндвичем, поплыл мыслями обратно в Ливенфорд, в тот насыщенный событиями день и к событиям, ему предшествовавшим, когда я в последний раз видел Кэти Консидайн и Фрэнсиса Энниса, в день рукоположения Фрэнка.

Глава четвертая

Лето того года было более чем прекрасным, и в то последнее августовское утро, когда я отправился в путь с вокзала Уинтона, в безоблачном небе благосклонно сияло солнце.