Песец

Землянин был пьяным и веселым, немного неуклюжим и совсем не страшным. Его объятия были горячими, не то что ледяные руки шитанн, отбирающие жалкие остатки тепла у ее обескровленного тела, с трудом способного себя согреть. Он улыбался, и гладил ее нежно, и щекотал, чтобы рассмешить, и зацеловал всю, с головы до ног. И говорил что-то на своем языке, а она жалела, что не понимает, но почему-то не осмеливалась прервать, из рефлекторной робости. Только старалась изо всех своих небольших сил, чтобы он остался доволен. Когда он уснул, повернувшись на другой бок, она придвинулась поближе, прижалась к теплой спине, закрыв глаза и греясь. Сон, сморивший ее, был не кошмаром и не болезненным забытьем без сновидений; ей снилось что-то приятное, только после она не вспомнила, что.

Эст Унтли проснулась, когда землянин пошевелился, заворочавшись. Она привычно вздрогнула в ответ на движение рядом и открыла глаза. И некоторое время не могла сообразить, где находится и с кем.

Потом она вспомнила. Собралась снова уснуть, но сон не шел. Проходили минуты, неумолимо отмеряя время до утра. До того момента, когда землянин скажет ей: «Одевайся», – и отвезет назад, на «Райскую молнию». Она слышала, что адмирал Мрланк сказал этому земному адмиралу по-хантски: «На всю ночь». Только на одну ночь, а затем она вновь окажется в лапах жестокого кровососа, не ведающего снисхождения. И так ей стало жалко себя, молодую еще, блаженства не знавшую – ей казалось, что оно уже близко, если б адмирал рано не заснул, может, как раз сегодня бы… У нее и жизни толком не было, молодость прошла на руднике и быстро и внезапно кончилась, когда она попала на «Молнию». Как же хотелось жить! А минуты текли, и она заплакала, сперва тихо, молча давясь слезами, потом – судорожно всхлипывая…

Дьёрдь пребывал в смятении. Он молился, прося Господа наставить его, но навязчивые мысли не уходили, лишь оформлялись в цельную картину. Значит, они были не от лукавого, как он – страшно сказать – надеялся.

Он вновь читал книги Бытия, и знакомые тексты представали ему неизвестной, пугающей стороной. Легенды начала времен, искаженные и несовершенным разумом тех, кто воспринимал откровение, и ограниченностью переписчиков, но сохранившие предостережение для потомков, кто сумеет его понять.

«Откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»…

И что вышло?

Древо познания оказалось ядовитым. Познание добра невозможно без познания зла. И семена зла взошли буйными, агрессивными сорняками.

И они были низвергнуты с небес на землю вместе со своими творцами.

Корабль не погиб и не пропал. Но и далеко улететь он не мог. Почему шшерцы не задумались об этом, впервые – тысячу лет назад – столкнувшись с землянами? Разве для них не очевидно было, что они встретили ветвь той самой расы? Похожая внешность, почти идентичная генетика. Наверное, они просто привыкли не думать о том, что совершено, гнать из мыслей. Хороши были любые другие объяснения. Дьёрдь и сам с радостью бы за них ухватился.

На Земле сорок тысяч лет назад жили какие-то примитивные гуманоидные расы. Неандертальцы, йети всякие… Йети вытеснены далеко в горы, и остались от них единицы. Неандертальцы и вовсе исчезли. Возможно, перед этим они дали потомство с пришлой расой, кто-то же передал ей гены темных волос. А может, и не они. С пришлыми ведь были несколько шитанн. А первое поколение после генетического вмешательства почти не знает ограничений в скрещивании. Страшно представить, что за химерические монстры могли бродить по Земле на заре человечества. Гибриды со зверями, птицами… Отголоски этой вакханалии живут в мифах, где не отличить правду от вымысла, но правда, получается, все же есть…

Что творилось на Земле в те годы? Не расскажут ни стертые с ее лица исконные расы, ни исковерканная фауна. Поколения живущих во зле скатились к дикости, ведь тьме недоступно созидание. В какой момент, через сколько тысяч лет люди сделали шаг к свету? Каким благим чудом это произошло? Немногочисленные дикари, на свое счастье, не успели загадить злом ноосферу планеты настолько, чтобы не расслышать призыв Господа.

Все эти размышления были горьки и мучительны, как острая и неприятная правда. Но тяжелее всего подкашивало пронзительное осознание, от которого ныло в подреберье и слабели колени: мы созданы не Богом.

Утро было ужасным. Йозеф разлепил глаза, недоумевая, какого рожна проснулся, когда организму спать бы еще и спать, перерабатывая полупродукты алкогольной интоксикации. И вдруг понял, какого. Совсем рядом кто-то плакал. Он мгновенно сел – голова отозвалась спазмом.

В его постели лежала незнакомая женщина. Совсем голая, только сексуальный газовый шарфик на шее. Само по себе – повод для стресса. Но она еще и плакала. Сжавшись в комочек, рыдала жалобно и комкала намокшую подушку, пытаясь заглушить всхлипы. Йозефа прошиб холодный пот. Что он умудрился натворить?

Он сглотнул и осторожно подергал за шарфик.

– Ты чего? Я тебя обидел?

Она оторвалась от подушки и подняла на него глаза:

– Нет, господин адмирал. Не вы, – и снова залилась слезами.