Пещера

Ледоруб: Существует точка зрения, что современный альпинизм, особенно тот, который практикуется на самом высшем уровне, утратил свои соревновательские качества. Что он превращается в своего рода культ, образ жизни, религию, если хотите.

Дмитрий: А альпинисты превращаются в монахов?

Ледоруб: Что-то вроде этого.

Дмитрий: Альпинизм изначально отличался от других видов спорта. В нём всегда присутствовала некоторая духовность, близость к природе, кастовость. Но без соревновательного духа альпинизма не может быть. Мне кажется, что наш спорт переживает небольшой кризис. Отсутствие достойной цели, того, что ещё никто не делал, что кажется невозможным.

Ледоруб: Горы уменьшились в размере?

Дмитрий: Что-то в этом роде.

Павел оторвал глаза от чтения. Его звали. Наверно, уже не один раз. Он отложил журнал в сторону, положил обе руки на подлокотники кресла и осторожно поднялся. Спина оценила его старания. Он учился быть с ней в хороших отношениях и задабривал, как только мог. Уже много лет, с переменным успехом. Капризная особа. Ей по-прежнему не нравились его нерегулярные пробежки. Он перестал пытаться понять почему, но сдаваться отказывался. И так уже много уступил – давно не делает ненавистные ей наклоны и приседания, следит за осанкой, сидит как прямая палка, укоротил дистанцию, но совсем перестать бегать он не желал. Он покрутил бёдрами для разминки и, стараясь держаться прямо, пошёл на кухню.

– Сколько тебя можно звать?

– Извини, зачитался.

– Что читаешь?

– Интервью с Димой в “Ледорубе”.

– Ещё одно? Опять говорит о том, как оставаться молодым?

– Пока нет. Не дочитал ещё до конца. Отвлекают тут всякие.

– Можешь идти обратно читать. Подожди, хлеб греется.

– Ну вот, не готово, а зовёшь.

Павел сел за стол и посмотрел в окно. Их дуб продолжал держаться за жёлто-коричневые листья. Уже совсем готовые. До хорошего дождя с ветром. Наступающий день ничего такого, слава богу, не обещал. Чистое небо, будет опять сухо и тепло. Он пододвинул к себе тарелку. Пахло хорошо. Пришла привычная мысль о том, что ему всегда нравится, как Мария готовит. С самых первых блюд молодой жены. В этом им не нужно было подстраиваться. Готовит как умеет, и ему это всегда по нраву. Так же привычно он удержался от соблазна сверить точность своих воспоминаний с воспоминаниями жены, помня о неожиданных поворотах, которые всегда возможны во время их совместных экскурсий в глубины их супружества.

– Очень вкусно, спасибо, солнышко.

– Кушай на здоровье. О чём же он говорит? Вид у тебя очень задумчивый.

– О горах, философствует немного, как обычно. Опять залез на красивую стену. В одиночку. На фотографиях очень здорово смотрится. Ну и сам, конечно, как огурчик.

– Завидуешь?

К этой её привычке он ещё до конца не привык.

– Мы уже с тобой не раз говорили на эту тему. Не отказался бы сбросить лет тридцать. Кто бы отказался? И ты бы, наверно, не отказалась.

– От чего?

– Сбросить лет тридцать.

– Зачем? А мне и так двадцать пять.

– Извини, солнышко, забыл. Ты у меня ещё хоть куда. Спелая.

Павел посмотрел в глаза жены, не надеясь проникнуть внутрь их на какую-нибудь значительную глубину. Ему по-прежнему не было туда доступа. Он мог полагаться только на накопленные с годами трудно поддающиеся анализу эмпирические факты и учиться принимать некоторые вещи в мире как есть, без объяснения и анализа. Когда-то совсем чуждое ему, но интригующее умение.

Они снова стали тянуться друг к другу и ценить проведённое вместе время. Особенно таким вот ласковым неспешным воскресным утром. С того, наверно, времени, когда чувство одиночества, унылый предвестник, стало подталкивать их друг к другу. Ненастойчиво и твёрдо. Они не желали ещё ничего знать о том, что оно предвещает, надеясь, что это далеко впереди, но, конечно, знали достаточно об их супружестве, чтобы бессловно радоваться такому неожиданному подарку. Ни на минуту не забывая о его хрупкости и непостоянстве.

– Ты же говорил, что перестал скучать по горам.

– Говорил. Мало ли что я говорил, солнышко. Как удержаться от мыслей, когда посмотришь на фотографию горы и на его тридцатилетнее лицо на переднем плане?

– Он, конечно, молодец. Совсем не стареет. Помнишь, выглядел моложе своего старшего сына? Как его зовут, забыла?

– Андрей. Андрею уже должно быть больше тридцати. А папаше столько же, сколько мне. Но он не выглядит старше тридцати. Удивительно.