Пещера

Несколько дней без связи. Дима сидел там три дня. Или четыре? Он будет сидеть по крайней мере столько же. Дольше, если нужно. Он будет думать о Саше, а не о ней. Три дня. Может случиться что угодно. С ними никогда ничего не случается. С ними Саша. А что, если пройдёт три дня, четыре дня – и от них ничего нет?

Страх. Где он прятался раньше? С таким мне не справиться. Она услышала, как застучало громко её сердце. Назад, назад, туда, где ты был до сих пор. Я должна верить. Для них, для себя.

Сколько времени прошло после звонка? Который час? Она не хотела смотреть на часы, зная, что рано, очень рано. Предстоит долгая ночь. Всё, что нужно было сделать сегодня, сделано, всё, что нужно было сказать, сказано. Ничего не исправить, ничему не помочь. Тамара встала с кресла и начала приготавливаться ко сну.

Тёплая вода с тихим журчанием выходила тонкой струёй из крана и исчезала в отверстии раковины. Тамара смотрела на себя в зеркало. Зачем ему всё это, если есть горы? Когда возвращается, ему нужно всё. Моя грудь, мои бёдра. Сразу всё. Не хочет лежать со мной рядом каждую ночь и гладить мою грудь. Зачем он забрал себе это? Как будто не моё.

Она наполнила ладонь своей грудью. Многие женщины отдали бы всё за такую грудь. И мои бёдра. Мои губы. Она почувствовала холодный воздух всем телом, но продолжала стоять не двигаясь. Надеть пижаму и пойти в спальню. Там долгая ночь. Тамара выключила воду и повернулась к одежде.

Она не любит читать в постели. Любимое занятие Димы. Она взглянула на часы – только половина десятого, осмотрела потолок и выключила ночную лампу. Всё. Сегодня она не сможет ничего больше делать. Только лежать и пытаться уйти в мыслях в приятное время. Когда в мире не было ничего важнее её. Её лёгкого послушного тела, улыбки. Когда в мире не было ничего несправедливого, ничего страшного. Замечательный мир. Но нет, она боялась. Боялась, что он не вечный. Вокруг были примеры невечности. Не всех этот мир любил так, как её.

Тамара засыпала. Ей снилась широкая улыбка, похожая на ухмылку. Слегка глуповатая и самодовольная. С чёрными усами. Предупреждающая и манящая улыбка. Обещающая. Она ей не верила. Она никому не верила.

Она никогда не раздевалась так перед мужчиной. Освободившись от всего, она почувствовала легкость и свободу. В просторной комнате с плотными безвкусными занавесками. Перед раскрытой постелью. Ни её постелью, ни его. Постелью чужих людей, выбравших эти желтые занавески с драконами. Он быстро открыл дверь и впустил её внутрь. Это была единственная поспешность, которую он себе позволил. Она улыбнулась про себя. В квартире не жили постоянно. Наверно, её единственное предназначение – для таких встреч. Это объясняло занавески. Больше она ничего не запомнила в квартире. Ни ванну, в которой обмывалась несколько раз, ни кухню, кроме бутылки вина и чаши свежепомытых абрикосов и винограда на покрытом скатертью столе. Там же стояли в вазе её цветы.

Цветы чрезвычайно удивили её, она не ожидала их. Цветы? Она взяла в руки букет и приблизила его к носу. Запах сделки, взаимной выгоды. Не ищи в нём любви, не ищи в нём страсти. Он уже мужчина. Не букет юноши. Она пыталась вспомнить, дарил ли он ей цветы тогда. Конечно, дарил, но какие? Она не могла вспомнить. Ей стало легко. Никогда она не раздевалась так перед мужчиной.

Он знает, что хочет. Он хочет её тела, всё ещё завёрнутого в его давние мечты. Он их не забыл. Ей это очень нравилось. Никогда она не раздевалась так перед мужчиной. Он уверен, что знает, что хочет она. Эта самонадеянность ей нравилась тоже. Он с ней просто мужчина. Всё остальное он оставил в другой квартире. С ней он просто мужчина, желающий женщину. Научившийся желать женщину мужчина. В этом она не могла ему отказать. Её тело осталось ему благодарным. Она прощала глупую самодовольную улыбку. Она ей нравилась, эта улыбка. Научившегося желать женщину мужчины.

На кухне было жарко. Она разрешила слегка раскрыть занавески. Она подложила небольшую подушку на клейкое сиденье стула. Одежда на кухне была совершенно неуместна. Вкус спелых абрикосов в полном согласии со вкусами перевалившего на вторую половину жаркого лета. Поры свободы и лёгкости, лености и желания. Она отказывалась от вина. Оставалось ещё два абрикоса, но он поднял её на плечо и понёс к их кровати с двумя мокрыми пятнами на помятой простыне. Она ощутила одно из пятен спиной и раскинула в стороны свои руки и ноги.

Вечером дома она помыла арбуз и взяла в руки большой нож. Одна в пустом доме. Две половины разделились с многообещающим хрустом. Она отправляла в рот сладкий кусок за куском, радуясь своей свободе. Где-то есть её счастье. Она только должна начать его искать.

*

– Папа, а инопланетяне есть?

– Что? Не знаю. Наверно, нет. Почему ты спрашиваешь?

– Грустно, если их нет.

– Почему грустно?

– Что больше никого нет. Мы одни.

– Мы всегда одни, сынок. Всегда живём в одиночку.

Дмитрий посмотрел на сына. Забываю, с кем говорю. Товарищ по восхождению. Зачем такие слова мальчику? Сам узнает. Эх, дела. Дмитрию не нравилась атмосфера в палатке.

– Как твоя голова?