Пещера Лейхтвейса. Том третий

Жирарден и Баркер, оба пораженные неожиданностью, бросились к Галлони, который стоял на коленях, опираясь руками о землю. Он еще не потерял сознания, потому что какое-то чрезвычайное нервное возбуждение охраняло его от этого. Но тем ужаснее чувствовал он себя. Казалось, что он переживает ужасные страдания, но с уст его не срывалось ни единого звука. Он крепко сжал губы, слышен был скрежет его зубов.

— Прочь, дьяволы! — дико кричал он, когда Жирарден подошел, чтобы помочь ему подняться. — Убирайтесь от меня, идите прочь, проклятые псы! Вы со мной сыграли какую-то дьявольскую проделку. Это неспроста, что я лежу здесь раненный насмерть, вы что-то такое сделали со мной, вы чем-то парализовали мои члены, я был безумен в то время, как сражался, и ничего не видел, что-то ослепляло меня. Вы не победили, но убили меня.

— Мы победили тебя твоим собственным оружием, — сказал доктор Месмер, наклоняясь над итальянцем, — и если этот способ был низок и бесчестен, ты один виновен в этом. Выслушай меня, пока ты еще можешь слушать, я хочу дать тебе объяснение по поводу исхода этой дуэли. Но прежде чем я начну говорить, я хочу по-человечески поступить с тобой, хочу извлечь из груди твоей холодную сталь, хотя и боюсь, что ты тогда уже не услышишь меня, потому что смерть может наступить при этом внезапно.

— Будьте так добры, мосье, — обратился затем Месмер к Жирардену, — придержите голову этого несчастного.

Жирарден взял голову Галлони в свои руки и слегка отогнул ее назад. Доктор Месмер схватил рукоятку шпаги, торчавшей из груди итальянца, и одним движением извлек холодную сталь из пронзенного тела. Кровь хлынула фонтаном, и Галлони упал обессиленный. Месмер опустился возле него на колени и, прикладывая платок к ране несчастного, чтобы остановить кровь, воскликнул:

— Ты сейчас понес справедливую кару за скверный поступок свой, Цезаре Галлони. Ты употребил тайну природы, случайно открывшуюся тебе, чтобы подчинить своей воле безоружную девушку. Из драгоценного дара природы ты сделал грязное, ростовщическое предприятие, чтобы обогащать себя и собирать груды золота. Однако ты не подумал или не хотел подумать о том, что ты медленно, но верно убиваешь Аделину, ты не обращал внимания на то, что несчастная жертва твоя идет навстречу безумию, тебе нужна была такая птичка-певунья, которая осыпала бы тебя деньгами и почестями, и ты решил сделать из Аделины искусственного соловья. С помощью «животного магнетизма», присущего тебе, ты похитил Аделину из круга ее друзей, оторвал от любящего ее жениха и создал ей одинокую жизнь, полную приключений. Посредством этой ничуть не сверхъестественной, но почти для всех еще непонятной и необъяснимой власти ты держал свою жертву под действием твоих чар, и надо признаться, что ты превосходно сумел извлечь все богатства из этого золотого прииска своими жадными и грязными руками. Но Бог не хотел, чтобы погибла твоя несчастная, беззащитная жертва. Много времени прошло, пока на твоем пути встретился человек, который один только был в состоянии сорвать личину с тебя. Но наконец он все же нашелся, этот человек, — и это я, я, который стоит перед тобой. Я, Фридрих Месмер, открывший «животный магнетизм», присутствовал вчера на странном концерте, самом странном из всех концертов, слышанных мною на своем веку. Я видел, как красивая, бледная женщина поднимается на эстраду, я слышал, как она пела, и я сейчас же заметил, что здесь скрывается что-то неестественное. Я обратил внимание на то, что глаза Аделины оставались полузакрытыми, что движение ее губ казалось механическим и искусственным, словно внутри ее был помещен заводной механизм, как в говорящей кукле. Но я еще сомневался, я не считал возможным, чтобы то, что видели мои глаза, было возможно, я не думал, что «животный магнетизм» может создать подобное чудо, хотя я сам при помощи этой силы создавал много чудесного. Но вот к тебе внезапно подошли эти господа, потребовали отчета в твоих действиях и покарали тебя. Ход твоих мыслей, всецело направленный на поющую куклу, внезапно прервался. И словно часы, которые сразу останавливаются, когда лопается пружина, Аделина умолкла. Из груди ее не лились более очаровательные, сладкие звуки, трудные колоратурные пассажи, которые даются только певице с большой школой и техникой, — все перешло в какие-то безумные нечленораздельные звуки, пение перешло в крики о помощи, и знаменитая певица сразу превратилась в жалкое, больное существо. Теперь у меня было доказательство, что несчастная, благодаря адской энергии магнетической силы и бесподобной передачи мысли, в продолжение нескольких лет представляла не что иное, как игрушку в твоих руках. И мне тогда оставалось только убедиться в том, соучастница ли Аделина этого дела.