Пещера Рыжего монаха

Глава XXV, в которой отчаяние и надежда сменяют друг друга и вновь появляется имя Рыжего монаха, а события близятся к своему концу

Уныние продолжало царить в доме Тинат. Не желая видеть людей, Федя с вялым видом слонялся по дому и саду, а если случалось заниматься каким-нибудь делом, то выполнял его без всякого интереса.

Иван Егорович ощущал беспокойство за сына.

— Не унывай, — говорил он Феде, — еще не настал конец света. Не сегодня-завтра все переменится.

Но дни шли, а ничего не менялось.

Под влиянием тоскливого настроения Федя все чаще возвращался мыслью к годам, проведенным в Смоленске. Он вспоминал, как когда-то с друзьями совершал прогулки за город, как рыбачили, собирали грибы, пекли в золе картошку.

«А здесь картошки и в помине нет, — думал он злорадно. — И вообще, что здесь хорошего? Все нарядно, непонятно. Звезды на небе и те не на своих местах горят». Даже кипарисы, несущие к небу темно-изумрудные кроны, вызывали у Феди раздражение: «Не деревья, а столбы какие-то. То ли дело береза: и ствол белый, радостный, и листочки весело трепещут под ветром, и в бане с березовым веником попариться — одно удовольствие… А цветы? Такие яркие, будто и не настоящие даже. А зима… Разве это зима?! Ни снега тебе, ни мороза, ни на санях покататься, ни в снежки поиграть; деревья всегда зеленые стоят. Вот море — это, конечно, да! Но и в Днепре, в конце концов, искупаться можно, хотя и не широк он возле Смоленска: туда и сюда сплавать без отдыха труда не составляет. Может, взять да и махнуть обратно в Смоленск?.. Как-то тамошние друзья-приятели поживают? И первый из них — Юрка Соловьев? Свинство — иначе на назовешь, что до сих пор не удосужился написать ему о своем житье-бытье».

Не теряя времени, Федя нашел бумагу и карандаш. Стола в комнате не было, и пришлось примоститься на подоконнике.

«Здравствуй, друг Юрка! — писал он. — Привет тебе с высоких гор Кавказа от Федора Вахрамеева. Извини, что сразу не написал, — дела здесь такие, что обо всем забудешь. Место, где я, оказался, называется Колхидой. Здесь и горы и море рядом. Местное население — абхазцы, но много и других народностей. Абхазцы — народ ничего, хотя и не сразу их поймешь: говорят, конечно, не по-нашему и обычаи у них другие. Гостеприимны до невозможности: если в гости к ним попадешь, то не скоро вырвешься и угощать будут всем, что в доме найдется. Некоторые бездельники этим пользуются: только и знают, что в гости ездят — тем и живут. А вообще народ очень гордый и уважительный. Друг с другом почтительны и при встречах не так чтобы «здравствуйте» и «до свидания», а приветствуют всячески и справляются о здоровье всех родственников. Но уж если обидел кто кого, то тут добра не жди: обидчику лучше убираться из этих мест, иначе кинжал в сердце или пуля в лоб. А оружие есть у всех. (Федя подумал и написал: «У меня, правда, нет пока».) Хлеб абхазцы едят мало, больше кукурузу. Мясо — редко, только на свадьбе или поминках, но уж зато, пользуясь случаем, одного барана могут умять вчетвером.

Сады есть при каждом доме, и фрукты такие, о каких ты и не слыхивал, — к примеру, хурма, гранаты, фейхоа.

Абхазцы очень хорошо поют. И лезгинку пляшут здорово.

Это я пишу про мужчин. А женщины петь и плясать на людях стесняются. И вообще до женского равноправия здесь еще далеко, и в этом отношении Советской власти надо немало поработать. Женщины за столом только прислуживают, а сидеть вместе с мужчинами не имеют права.

Народ живет бедно, еще беднее нашего. К примеру, крестьянская соха — так это одно горе. Берут высохшее корневище, им и скоблят землю. Спят на полу, и главное богатство в доме — постель. Все одеяла и подушки кладут на видном месте горкой: у кого она выше, тот и богаче…»

Федя остановился, пора было писать о главном. Но взгляд его упал за окно, на старого знакомца — соседского ишака, и Федя написал: «Ишаки — ослы по-нашему — здесь с характером: я из-за одного такого неделю с шишкой ходил. В повозки запрягают буйволов, а они так упрямы, что если в жару увидят воду, то лезут туда вместе с повозкой. Зато кони очень хороши. Правда, хозяин сам будет голодать, а коня накормит. А если без оружия и без коня, то он вроде бы уже и не человек.

Собак много, они вечно голодные и злые — вечером без палки по улице и не пройдешь…»

Федя спохватился: если все описывать, то и бумаги не хватит.

Он погрузился в раздумье, и в мыслях у него начался разброд. Стоит ли жаловаться? Должна же кончиться чем-нибудь эта история с сокровищами. А вдруг завтра все переменится? Что же касается побега, то не лучше ли сбежать в горы, отыскать клад вместе с Аджином и Ионой и с торжеством вернуться в город? А если случится, что клад не отыщут, то остаться в пещере отшельника — все же лучше, чем с позором возвращаться…