Пещера Рыжего монаха

Федя опомнился и плюнул с досады — так недолго и в бога поверить. Глупости все это: от таких отцов, как у него, не убегают. Да и Аджин с Василидом уже не отпускали от себя. С окончанием письма Федя решил повременить.

И снова покатились дни, похожие один на другой.

И как-то они с отцом сидели после ужина на галерее. Раскинувшийся внизу городок был тронут весенними красками. Многие фруктовые деревья уже цвели, другие подернулись дымкой нежной зелени. В саду между деревьями мерцали летучие огоньки сотен светлячков.

Иван Егорович дал сыну газету «Голос трудовой Абхазии». При свете керосиновой лампы под отчеркнутым красным карандашом заголовком Федя прочел: «Из отчета о деятельности ЦК ПОМГОЛа в Абхазии… Деятельность Новосветской комиссии протекала энергично. За отчетный период собрано: 13 650 221 рубль деньгами, 22 ведра вина, 60 пудов 19 фунтов кукурузы, 4 пуда 25 фунтов овса, серебряные и золотые вещи, ситец и один ковер длиною более пяти аршин».

— Серебряные и золотые вещи, — с горькой усмешкой повторил Федя. — Уж представляю, какое золото могут собрать наши крестьяне. А между тем…

И тут случилось то, на что Федя уже перестал надеяться. Отец спросил:

— Ты по-прежнему уверен, что был в трезвой памяти, когда видел пещеру?

— Конечно, уверен!..

— И ты говоришь, что это место недалеко от жилища Рыжего монаха?

— Да, совсем недалеко. Ну, час ходьбы или около того.

Федя замер от радостного предчувствия.

— Понимаешь, — после паузы продолжал отец, — тут у нас кооператив сколачивается по разведению цитрусовых. Дело незнакомое, пробовали привлечь в помощь монастырского садовода, но тот наотрез отказался. Ты, кажется, говорил, что твой монах-спаситель по садоводству скучает?

— Скучает! Даже очень! — воскликнул Федя. — Но его уговорить не так-то просто. Я уже проводил с ним агитацию, звал в город — не получается. Вот если бы ты…

— Не понимаю я этого, — задумчиво сказал Иван Егорович. — Что толку жить анахоретом[64]? Ведь если верить в бога, то и надо делать то, к чему его бог предназначил… Ты дорогу туда помнишь?

— Еще бы! — вскричал Федя. — Да я с завязанными глазами дойду!

Отец усмехнулся и продолжал:

— На днях сюда должен начальник детской колонии прибыть, той, что в монастырской гостинице организуется. Тогда мне, возможно, удастся на два-три дня от дел освободиться. Успеем за три дня обернуться?

— Конечно! — заверил Федя. — Верхом за один день добраться можно. Это монахи с грузом в один день не уложились.

Федя вскочил и бросился отцу на шею.

— Ну-ну, не очень-то радуйся, может, еще все сорвется, — говорил Иван Егорович, похлопывая сына по спине. — Здорово тебе досталось, но, видать, не настолько, чтобы научить уму-разуму. И в кого только ты уродился таким бродягой и фантазером?

— В тебя, — ответил Федя. И оба рассмеялись. Впервые за много дней Федя уснул с легким сердцем, и сны его были радостны.

На следующий день он поделился новостью с Василидом, и тот сразу повеселел. А Аджину решил сказать все перед самым походом, чтобы он не проболтался.

Здоровье бывшего послушника шло на поправку. Ему уже было разрешено выходить в больничный садик, и там, под мягкими лучами весеннего солнышка, ребята без конца болтали.

Наконец наступил день, а точнее, вечер, когда с запиской коменданта ревкома на руках, Федя с Аджином вывели из ревкомовской конюшни трех крупных оседланных мулов и под покровом темноты препроводили их во двор Тинат, где и привязали на ночь к столбам, поддерживающим галерею.

Встать предстояло рано, и Аджин остался ночевать у Феди.

Собирались позавтракать всухомятку, но Тинат, вставшая еще раньше, уже накладывала в тарелки окутанную паром мамалыгу.

Позавтракав, оседлали мулов. Худыша, который с вечера пришел вместе с Аджином, решено было взять с собой. По этому случаю ему перепало кое-что от завтрака, и теперь он радостно вертелся под ногами людей и мулов.

Иван Егорович взял винтовку. Тинат догадывалась о цели похода.

— Да ждет вас удача! — сказала она и стояла у калитки до тех пор, пока маленький караван не скрылся в утреннем тумане.

Ехали скорым шагом, а там, где позволяла дорога, мулы переходили на рысь. Не доезжая сторожевой башни, встретили старика-абхазца. Поздоровались с ним. Старик, приложив руку к груди, ответил:

— Честь и привет вам! Да будет удачен ваш поход, пусть милуют вас горы! — Он оперся руками и подбородком на алабашу и проводил их долгим взглядом.

Настроение у всех было преотличным. Но больше всех ликовал, конечно, Аджин. Он вертелся в седле, точно ему сам черт не брат, и лицо его сияло. Худыш тоже был в восторге от путешествия: резвился вокруг всадников, убегал далеко вперед и торжествующе лаял по любому поводу.