Пешие прогулки

Фотографии для этого альбома готовились лет через пять после того, как Лариса задумала и начала осуществлять свой план музея в саду. За это время экспозиция менялась десятки раз. Когда Лариса привозила из дальних поездок какую-нибудь интересную вещь, все в саду начинало двигаться, перемещаться, но, надо признать, от каждой перестановки, замены экспонатов общий вид, панорама улучшались несомненно. За пять лет подросла и голубая ель, которую они наряжали для окрестной детворы на Новый год, укрепились карликовые деревья. Лариса отыскивала их у садоводов-любителей по всей Средней Азии, когда ездила на поиски керамики, и по весне во дворе розово цвело деревце фейхоа, наполняя воздух тонким ароматом. Исчез розарий, но отдельные кусты роз – алой, багряно-красной, белой, жёлтой – росли, по замыслу Ларисы, в соседстве с редкими карликовыми деревьями. Перестроили они и свой крошечный бассейн: отодвинули в глубь сада, эмалированную ванну сменили на бетонную, выложенную голубым кафелем, но все это делалось не только для собственного удовольствия – рядом с водой керамика смотрелась совсем иначе.

Когда Лариса всерьёз заявила о себе и её керамикой заинтересовались искусствоведы, ему удалось побывать с женой на двух из трех её зарубежных выставках – в Цюрихе и Стокгольме. Конечно, он ездил туда по туристической путёвке, но главное, он был рядом, мог помочь, поддержать, он был свидетелем её успеха, видел её необыкновенно счастливой, и позже не раз благодарил судьбу за то, что она предоставила ему такую возможность.

Наверное, Амирхан Даутович любил альбомы, изданные в Москве, ещё потому, что хоть и приезжала съёмочная группа с осветителями, с десятком чемоданов всякой аппаратуры, лучшие снимки все-таки были сделаны самой Ларисой. Когда она стала бывать за границей, обзавелась и японской и западногерманской камерами, и все деньги в поездках тратила на фотобумагу и реактивы. Снимков она делала много: снимала и на рассвете, и на закате, и в ослепляющий полдень, и никогда не снимала дома без него, – помогая, он понимал её без слов. Оттого ему была дорога каждая фотография в альбоме, он помнил, как они рождались.

Были в их домашней коллекции и присутствовали в этих альбомах такие вещи, что дарили ему лично, зная, что жена, да и сам прокурор увлечены столь странным, на местный взгляд, делом, как собирание керамики. Понятно бы – старинное серебро, хрусталь, бронза, ковры ручной работы, все то, что имеет, так сказать, материальную ценность, а тут – черепки… Дарили часто от сердца, объясняя этот жест своим долгом помочь популяризации национальной керамики. Отказывался принять – обижались: на что, мол, человеку один-единственный кумган, даже если он сохранился от дедов, когда рядом живёт собиратель, у которого к этому кумгану уже есть пара, да и чаша похожая найдётся.

«Даров не принимай», – читал он некогда на латыни и эту истину усвоил крепко, особенно имея в виду своё служебное положение, но, увлечённый азартом коллекционера, не отнёс её на счёт простой дешёвой керамики, а зря. Хотя «даров не принимай» он не забывал и не раз заворачивал доброхотов, пытавшихся поднести ему огромные напольные китайские вазы, двухведерные медные кувшины и сосуды для воды. Может, и тут были люди, дарившие от души, но Амирхан Даутович спокойно объяснял, что все это уже, так сказать, из другой оперы, и китайский фарфор, даже ручной работы, его не интересует. Китайский фарфор ему пытались дарить не один год, чего только не приносили, особенно поражали метрового диаметра тарелки, очень похожие на восточные ляганы. Амирхан Даутович поражался количеству фарфора в этих краях, хотя знал, что здесь проходили древние караванные пути из Китая.

Много спустя после тех счастливых дней в коттедже на улице Лахути, когда Амирхан Даутович уже не был областным прокурором, а работал там же в прокуратуре, в следственном отделе, но уже на небольшой должности, ниже той, с которой некогда начинал в этих стенах, попадались ему дела так называемых «коллекционеров». А ведь он точно помнил, поскольку его жена проработала три года искусствоведом в местном музее, что ещё десять лет назад даже понятия такого – «частная коллекция» – в этих краях не знали, не говоря уже о самих коллекциях. А тут, в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов, враз расплодились владельцы частных коллекций, и вряд ли тому примером послужило собрание керамики его жены, хотя областная печать не раз писала о выставке в их саду. Коллекции эти были, конечно, иные: они представляли художественную ценность, и зачастую немалую, порой приходилось обращаться к признанным экспертам, но главным мерилом коллекций считалась их материальная стоимость, и «коллекционерами» чаще всего руководило желание вкладывать добытые неправедным путём деньги в антиквариат, который, по их твёрдому убеждению, дорожал день ото дня.