Пеший камикадзе, или Уцелевший

— Нет, — сказал он. — Всё в порядке… — и стал одеваться в лохмотья.

— Зачем ты одеваешь на себя грязные вещи?

— Ничего другого у меня с собой нет.

— Я принесла тебе больничную пижаму. Это лучше, чем твоё рваньё?

— Согласен, — сказал Егор.

Он натянул брюки — разблокировал специальной кнопкой протез в коленном суставе и, вывернув то, что ниже колена на сто восемьдесят градусов кверху, натянул штанину — и куртку, и лег на постель, заломив левую руки за голову. — У тебя есть телефон, чтобы заказать еду.

— Конечно, — согласилась она. — Возьми.

Егор отыскал с помощью поисковика в глобальной сети телефон ресторана, заказал еду и вернул трубку Маше.

— Ты так голоден, что заказал на пятерых или, будут другие?

— Нет. Только ты и я. И я действительно очень голоден.

— Это у тебя послестрессовое состояние… Не было никакой пробежки, правда ведь? Я видела у тебя оружие, а ещё — вашего приятеля прооперировали. Вся больница уже об этом говорит.

— Не стану отпираться: это правда! — признался Егор.

— Где — то был бой? — спросила Маша, сидя на соседней койке. — В районе Кожевни было слышно стрельбу?

— Был бой, — сказал Егор, прикрыв глаза. — Погибли несколько парней.

— Тебе нравится воевать? — спросила Маша.

— Что — то есть неотразимое в ней, в войне, что находит и военный, и гражданский человек… Люди пребывают в полном восторге и глубоком ужасе от происходящего… В восторге и ужасе! Но, только не я, не теперь.

— Ты хоть раз боялся смерти, когда был на войне? — спросила Маша.

— На войне не каждый день идут бои, не каждый день ужасен и смертелен. Но страх смерти определённо присущ всем. Случалось, в бою и я боялся смерти, осознавая, что она близко? Мало кто воюет с особым чувством, будто неуязвим и его не волнует куда летят пули. Случается, в бою не успеваешь об этом подумать, а бывает — видишь, как врезаются пули или снаряд и становится жутко страшно. Порой, не думаешь про завтра, потому что завтра может не наступить, а порой, уже не можешь его представить. Но, любой бой однажды заканчивается, и вдруг понимаешь, что надо нести дальнейшую ответственность. А главное, снова как — то жить! Жизнь после боя — тяжелое испытание, что — то вроде жизни после почти смерти… Никто не знает, что делать, кажется, надо что — то менять, но что и как никто не знает. Сходишь от этого с ума, разрушая всё вокруг… Я вот, что узнал: пока себя не изменишь после такого, ни к чему нельзя прикасаться, ничего нельзя трогать и, тем более, разрушать. Нельзя разводиться или бросать работу, так сказал мой знакомый психотерапевт, иначе всё повториться: и неудачные отношения, и неидеальная работа. Сценарий будет повторяться до тех пор, пока не поменяется что — то в сознании, внутри меня…

— Есть о чём ты мечтаешь и это никак не пересекается с воспоминаниями о войне? — спросила Маша.

Егор, как обычно всерьёз задумался. Задумываться он любил и делал это независимо от того, чем был занят. В действительности он зависал на какой — то одной деструктивной мысли, которая блокировала его разум, и он как будто уходил в дремлющий режим.

Деструктивное поведение имело множество проявлений, направленных как на самого человека, так и на объекты внешнего мира. В случае с Егором, психотерапевт, относил его поведение к суицидному типу, направленному против самого себя и прежде всего к интраперсональному виду, склонному к самоуничтожению, рискованному поведению, самоизменению, о чём свидетельствовали татуировки на теле Егора и к чрезмерному употреблению алкоголя.

Маше это было известно, она знала, что женщины чаще воспринимали деструктивное поведение как пассивную форму саморазрушения, а мужчины, напротив, предпочитали активные формы — алкоголь, опасную работу, экстремальные виды спорта или сиюминутные приключения, вроде банальной перепалки и мордобоя или неоправданный риск, управляя машиной на высоких скоростях. Таких мужчин в семьях очень много и вели они себя не менее деструктивно, одним словом, если после ссоры с женой мужик в течение трёх часов не умер — всё, к восьми мог возвращаться домой, как правило, он был прощён!

— Егор, с тобой всё в порядке? — спросила она снова.

— Да. Просто никогда не думал об этом, — опомнился он. — Стоит подумать на досуге. Наверное, что — то такое есть. Правда, не уверен, что это поможет не вспоминать о войне. Она часть моей жизни. О ней напоминает всё, что у меня есть, и то, чего теперь нет, — Егор пошевели пальцами протеза, но, подумал о Кате и о сыне.

— Всегда думаешь о смерти, когда вспоминаешь о войне?

— Почему же? Нет. Чаще, вспоминаю хорошие моменты! Их было немало…

— Расскажешь?

— Конечно!

— Тогда хотелось бы услышать о каком — нибудь забавном случае.

Егор на секунду задумался. Натужно улыбнулся.