Пеший камикадзе, или Уцелевший

Егор расстался с упаковкой телефона здесь же, бросив её в урну. Сунул мобильник в карман и шагнул за дверь, быстро огляделся и свернул направо и метров двести шёл по тротуару в густой тени зелёных деревьев. Крупные старые липы возвышались среди бирючины и кизильника. Их свисшие ветви, давно заскучавшие без стрижки, местами касались верхних листьев кустов. В сердцевидной мелкой листве щебетали птицы. Егор чувствовал себя, как дома. Он прошёл по прямой ещё немного и через квартал торопливо почти в припрыжку пересёк широкую проезжую часть, выбравшись на открытый участок, остановился и задышал будто от поспешной ходьбы. Так глубоко и мерно он вдыхал цветочный запах. Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза, а ещё без конца снующие в обе стороны машины наполняли своим удушливым запахом неподвижную взвесь. А здесь была красота на загляденье и дышалось легко и свободно. Нарядный облик открытому пространству придавали композиции из многолетних флоксов, ирисов и живучки, буйство красок разбавляла мягкая листва манжетки. Всю эту ландшафтную красоту очень любила Катя. Егор украдкой бросил взгляд наверх, будто заметил ту, о ком постоянно думал. Небо в белых божественных облаках со слабым румянцем внимательно смотрело сверху на землю бездонными голубыми глазами. Такими глазами когда — то на него смотрела Катя. Она садилась на диван, подобрав ноги, с руками вокруг колен. Внимательно наклоняясь, с детским интересом смотрела, как выполняются специальные упражнения, разученные Егором в центре восстановительной медицины, спустя год после подрыва. Так она сидела ежедневно, иногда с сыном на руках и в её глазах день за днём исчезало то, что он так любил в них. Очень скоро в них не осталось этой бездонной нежности, её сменила строгость и тревога. Итак, день за днём одного становилось всё меньше, второго — всё больше, и она уже не смотрела на него глазами ребенка. Все, чего она ждала так долго и горячо, всё, на что надеялась, делалось там — внизу, на полу, а как будто бы снова где — то на краю света. Так она называла Чечню. Называть Чечню Чечнёй ей было страшно неприятно, а если быть точным — и страшно, и неприятно. Она понимала, что ничего как прежде уже не будет и не могла об этом говорить, потому что видела сверху, что он не смирился, не готов ничего понимать и не захочет понять. Она смотрела на мужа, как и прежде любимого человека и очень скоро увидела калеку, которому тяжело и всегда будет тяжело и которому всю жизнь нужна будет посторонняя помощь. А он всё ещё видел себя на поле боя с автоматом в руках, на холмах и у основания далёких высоких гор; в лесах и в полях, с поверхности которых струились вверх утренний пар, вьющиеся растения, травы и деревья… Совсем как здесь, на открытом участке. В этих травах, лесах, горах, за соседними камнями и кочками, в высокой траве, укрывались его братишки, с кем была та самая магическая связь, о которой не говорили открыто, и за кого не раздумывая он отдал бы всего себя целиком… Так и должно было произойти. Только не случилось. И в том, что крутилось в его мозгах и осознано стояло перед глазами не было, ни Кати, ни Матвея, ни тех, кто ничего об этом не знал, как знал он, знал и видел в том блеск и восторг, и трепет, когда над зарослями клубился туман, а на горизонте поднималась заря. В этой дали таилась смерть, там воплощалась чудная игра света и добра со злом и тьмой, которая после яростной бури обязательно превращалась в зыбь, а с неба — так Егору всегда представлялось — из белых божественных облаков со слабым розовым румянцем на него внимательно смотрели сине — васильковые глаза Кати. Так он знал, что она за ним непрестанно приглядывает и несомненно оберегает. Это впечатление со временем ослабело, стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью.

Егор постоял немного, отдохнул и двинулся дальше. У него не было чёткого плана или конкретного маршрута, он просто выжидал время до встречи с Машей, предаваясь сразу всем сожалениям и грусти, и ежеминутным воспоминаниям о жене и страдал от того, что всё это происходит не с ними, там, где она. А здесь, где этому не произойти. И уже никогда не случиться. Сейчас он настойчиво искал встречи с другой женщиной, чтобы окончательно порвать связь с Катей, оборвать эту ниточку, которой он был привязан к ней, что держала его на весу, на плаву, на этой чёртовой вращающейся земле, со скоростью, с которой ему было не справиться без неё. Вот — вот, сегодня, сейчас, завтра она оборвётся и затем… Ничего затем в представлении Егора уже не было.