Пеший камикадзе, или Уцелевший

— Могу предложить работу в тылу, — намеренно, с прицелом на характер, сказал Ходарёнок, — согласен? — забарабанил комбат шариковой ручкой между пальцев.

— В тылу?! — искренне возмутился Егор, на секунду окаменев от услышанного. — Нет… Так не пойдёт… Я ж!.. — проглотил он возмущение. — Устройте мне экзамен по основным видам боевой подготовки?! Тестирование — если угодно?! — лихорадочно стал предлагать Бис. — По итогу — примите решение: где я буду полезен! Слово офицера даю, это точно будет не тыл!

— Не будет никаких экзаменов! — сказал комбат, оборвав барабанную дробь. — Не время сейчас этим заниматься! В таком случае проведём честное голосование… — решил он. — Если, кто из ротных командиров согласиться взять тебя — препятствовать не стану…

«Махновщиной мохнатых годов попахивает… — про себя решил Егор. — Из серии — голосуй, не голосуй, все равно получишь хуй, — с раздражением подумал он, но ничего из этого не сказал. — Я могу при этом присутствовать? — спросил он в конце.

— Думаю: не проблема… — с минуту думал комбат. — У нас всё гласно! — блеснул он улыбчивыми глазами.

«Советский союз, блядь, какой — то: гласность — перестройка — ускорение! Осталось — ежа с морды сбрить и половину башки, да кляксу на лысину птичьим дерьмом обронить…», — злобно крутанулось в мозгу. — И за что ростовский фэсбэшник хвалил «Восток», понять не могу? — поднимаясь с места, прокряхтел Егор, злясь. — Из корпоративной солидарности, что ли? — и, совсем осмелев, громко добавил. — Со своими — такими как я, также обходитесь? — небрежно сказал Егор, раскрыв настежь дверь.

— Не горячись, ты! — сказал вслед Ходарёнок. — Никакого решения не принято… Проголосуем!

— Я так и вижу, какое будет решение! — Егор вывалился за дверь, будто вырвался оттуда силой, где его прежде колотили семеро; всё нутро трепетало до противности и лихорадило отчаяньем, от которой всё перед глазами плыло; на секунду захотелось напиться до чёртиков и снова нырнуть с головой в капроновый чулок. — «Жаль, с собой не прихватил… — замелькали мысли, — …возвращаться — дурная примета!» — обрушилось в мозгу, после чего в голове закрутилось всё вдвое быстрее; но — мысль о возвращении домой, в Москву, была куда невыносимей и непримиримо мелькала в водовороте переживаний.

Следом за Егором в двери поплёлся и Жорин. Всё это время он отстранённо наблюдал за происходящим, словно всё решал поставленную комбатом задачу — что — то решить уже, как командир.

— Игнат, задержись на минуту… — поднялся комбат, завинтив развинченный корпус шариковой ручки и бросив на стол. — Что думаешь?

— Ну, не ясно… — оступился Жорин. — Но, похоже — жди звонка генерала!

— Бляяя!.. — проблеял Ходарёнок сквозь усы. — Про генерала — я совсем забыл! Ладно, иди Игнат, разберёмся…

Постояв с минуту у двери, комбат с серьёзным видом спрятал руку за спину, поджал одноименную ногу — как если бы не было ни той, ни другой; и запрыгал через кабинет в направлении окна. Замерев на полпути, постарался поймать равновесие, начертил в воздухе два овала свободной рукой, и не справившись, едва не рухнул, в момент «отрастив» все четыре конечности; вопросительно чертыхнулся вслух в сторону Егора и войны, вроде — «какая ему к чёрту…», добавив:

— …и пойми, что в голове этого убогого, когда все силы и мысли связаны одним напряжением — удержать равновесие! Человеку с ногами и руками — пожалуй, не понять!

В самом раннем детстве, наведываясь под Луганск к маминой тетке, восьмилетний Санька подобным образом пытался выяснить и прочувствовать на себе — каково живётся слепой двоюродной бабке Серафиме, от чего ежедневно, по десять минут, до состояния привычки, проводил в непроницаемом платке на глазах, получая вслепую десяток ушибов и ссадин, сшибая углы скудной домашней мебели:

— Баба Сима, — иной раз жалко скулил он, заблудившись и забившись от усталости в угол, — сколько уже времени, погляди? Кончились мои десять минут? Я коленку расквасил, а поглядеть не могу.

— Кончились, Санька, кончились! — отвечала слепая бабка, дельно и со знанием, глядя на настенный скворечник, откуда по часам вываливалась шумная кукушка. — Можешь открывать глазки…

Ходарёнок уселся за стол, решительно намеренный от увечного избавиться:

«…надо, чтобы сам решил уйти… Не дай, бог, начнут звонить покровители — мира не будет! А решить надо — миром!»

За время непродолжительного пребывания Егора в карантинной роте Медведчук ни разу не столкнулся с ним даже случайно. Без очевидных признаков Егор был неприметен, как будто приехавшего воевать на Донбасс инвалида без руки и ноги никогда не было, ничего подобного в батальон не случалось, а если и шли пересуды, то все они, казалось, были не более чем небылицами о чьём — то могучем человеческом мужестве, той ещё великой военной поры.