Песнь Ахилла

Диомед, в отличие от своего предводителя, был бесстрашен. Он сражался будто дикий, разъяренный зверь – скаля зубы, перемещаясь скачками, нанося быстрые удары, которые не пронзали, а разрывали плоть. Потом он, по-волчьи сгорбившись над трупом, раздевал его, закидывал золото и бронзу себе в колесницу и двигался дальше.

Одиссей встречал врага, полуприсев, будто медведь, с легким щитом и низко опущенным копьем в загорелых руках. Он наблюдал за противником посверкивающими глазами и по мимолетному движению мышц мог определить, куда полетит копье. Когда оно пролетало мимо, не причинив ему никакого вреда, он подбегал к воину и насаживал его на свое копье почти в упор, будто рыбину. К вечеру его доспехи всегда были мокрыми от крови.

Начал я узнавать и троянцев: Париса, небрежно посылающего стрелы с летящей колесницы. Его лицо, даже стянутое, стиснутое шлемом, поражало жестокой красотой – кости у него были тонкими, как пальцы Ахилла. Он был узкобедрым и сидел в колеснице развалясь, с неизбывной надменностью, в окружении рельефных складок красного плаща. Неудивительно, что он стал любимцем Афродиты: похоже, он был так же тщеславен, как и она.

Издалека, лишь мельком, сквозь живые проломы в рядах воинов, я видел Гектора. Он был всегда один, воины вокруг него словно бы расступались, отчего всегда казалось, будто он держится до странного особняком. Он был ловок, спокоен, внимателен, не делал ни единого лишнего движения. Руки у него были большими, загрубелыми от работы, и иногда, когда наши войска уходили с поля боя, мы видели, как он омывает с них кровь, чтобы помолиться без скверны. Он по-прежнему чтил богов, несмотря на то что из-за них гибли его братья, он яростно сражался ради семьи, а не ради хрупкой, как лед, славы. Затем ряды снова смыкались, и он исчезал из виду.

Я даже не пытался подобраться к нему поближе, как и Ахилл, который, едва завидев его, старательно искал других троянцев, бросался в другой очаг битвы. А потом, когда Агамемнон спрашивал, когда же он сразится с троянским царевичем, улыбался самой своей бесхитростной, самой раздражающей улыбкой: «Разве Гектор в чем-то передо мной провинился?»

Глава двадцать третья

Однажды, в какой-то праздничный день вскоре после нашей высадки в Трое, Ахилл поднялся на заре.

– Куда ты? – спросил я.

– К матери, – ответил он и, не успел я ничего ответить, выскользнул из шатра.

К матери. Глупо, но в душе я наделся, что она за нами не последует. Что ей помешает или горе, или расстояние. Но, конечно же, они не были ей помехой. Ей было все равно, куда добираться – до греческого ли побережья или до анатолийского. А горе лишь вынуждало ее проводить с сыном больше времени. Он уходил на рассвете, а возвращался, когда солнце стояло уже почти в зените. Я ждал его, нервничая, расхаживая из стороны в сторону. О чем же она так долго может ему рассказывать? О каком-нибудь заповеданном богами несчастье, опасался я. О каком-нибудь божественном повелении, которое отнимет у меня Ахилла.

Частенько вместе со мной его дожидалась Брисеида. «Хочешь погулять по лесу?» – спрашивала она. Ее тихого, нежного голоса и желания меня утешить хватало, чтобы я пришел в себя. Да и наши с ней прогулки по лесу всегда меня успокаивали. Казалось, будто она знает все лесные тайны так, как знал их только Хирон: где прячутся грибы, где прорыли себе ходы кролики. Она даже начала учить меня, как на местном наречии называются деревья и травы.

После прогулки мы усаживались на взгорок, так чтобы весь стан был на виду, чтобы мне не пропустить возвращения Ахилла. В тот день она набрала маленькую корзинку кориандра, и мы сидели в облаке свежего зеленолистого аромата.

– Вот увидишь, он скоро вернется, – сказала она.

Слова ее были как свежевыдубленная кожа, жесткими и ровными, еще не примявшимися от употребления.

Я ничего не ответил, и она спросила:

– Куда он так надолго уходит?

С чего бы ей этого не знать? Это ведь не тайна.

– Его мать – богиня, – сказал я. – Морская нимфа. Он уходит с ней повидаться.

Я думал, она вздрогнет, испугается, но она лишь кивнула.

– Я так и думала, что он… не такой. Он ходит не как… – Она помолчала. – Он ходит не как человек.

Я улыбнулся:

– Как же тогда ходят люди?

– Как ты, – ответила она.

– Значит, неуклюже.

Этого слова она не знала. Я объяснил ей жестами, она рассмеялась. Но затем запальчиво помотала головой:

– Нет. Ты не такой. Я не это хотела сказать.

Я так и не узнал, что она хотела сказать, потому что на пригорок взобрался Ахилл.

– Так и думал, что ты здесь, – сказал он.

Брисеида попросила позволения уйти, вернулась к себе в шатер. Ахилл повалился на землю, закинул руки за голову.

– Есть охота, – сказал он.

– Держи. – Я отдал ему остатки сыра, оставшиеся от нашего с Брисеидой обеда. Он с благодарностью их сжевал.

– О чем ты говорил с матерью?

Спрашивать было даже страшно. Эти его часы с ней не были для меня запретными, но всегда шли со мной порознь.

Он даже не вздохнул – выдохнул.

– Она тревожится за меня, – сказал он.

– Почему?

Я вскинулся при мысли о том, что она за него трясется, – то была моя забота.