Песнь Ахилла

Потом, когда мы оставались вдвоем, Ахилл повторял небольшие отрывки из рассказанного ею – возвысив голос, подыгрывая себе на лире. Было понятно, что такая прелестная история легко может стать песней. И мне с радостью думалось, что он наконец разглядел ее, понял, почему в его отсутствие я провожу время с ней. Теперь она одна из нас, думал я. Теперь она с нами, на всю жизнь.

В один из таких вечеров Ахилл и спросил, что она знает о Гекторе.

Она сидела, откинувшись, опершись на руки, бронза предплечий согрета огнем. Но стоило ему заговорить, как она вздрогнула, выпрямилась. Он нечасто к ней обращался, да и она к нему тоже. Наверное, живы были еще воспоминания о том, что произошло в ее деревне.

– Я почти ничего не знаю, – сказала она. – Я не видела ни его, ни кого-либо из семейства Приама.

– Но ты ведь что-нибудь о них слышала? – Теперь Ахилл и сам распрямился.

– Немного. Я больше знаю про его жену.

– Что угодно, – сказал Ахилл.

Она кивнула, тихонько откашлялась – она так часто делала, перед тем как рассказать историю.

– Ее зовут Андромаха, она единственная дочь киликийского царя Ээтиона. Говорят, что Гектор любит ее превыше всего на свете. Впервые он увидел ее, когда приехал взыскивать дань в царство ее отца. Она приняла его во дворце и развлекала на пиру. К концу вечера Гектор попросил у отца ее руки.

– Она, должно быть, хороша собой.

– Говорят, она красива, но Гектор мог найти невесту и красивее. Она славится добротой и кротостью. Сельские жители любят ее, потому что она часто приносит им еду и одежду. Она носила дитя под сердцем, но я не знаю, что с ним сталось.

– А где Киликия? – спросил я.

– Это к югу отсюда, на побережье, всадник быстро доскачет.

– Возле Лесбоса, – сказал Ахилл.

Брисеида кивнула. Потом, когда все разошлись, он сказал:

– Мы разграбили Киликию. Ты знал?

– Нет.

Он кивнул:

– Я помню этого мужа, Ээтиона. У него было восемь сыновей. Они пытались нас остановить.

Он говорил так тихо, что я все понял:

– Ты их убил.

Вырезал целую семью.

Я попытался совладать с лицом, но он все заметил. Ахилл не лгал мне, никогда.

– Да.

Я знал, что каждый день от его руки гибнут люди, он возвращался в стан мокрый от чужой крови и всякий раз перед ужином соскребал ее пятна с кожи. Но в такие минуты, как сейчас, я не мог смириться с этим знанием.

Стоило мне подумать о том, сколько слез из-за него пролили, за столько лет… И вот теперь из-за него горюет Андромаха, а вместе с ней и Гектор. Мне показалось, будто сейчас между мной и Ахиллом разверзся целый мир, хотя на самом деле он был так близко, что я чувствовал тепло его кожи. Он сложил руки на коленях – загрубевшие от копья, но все равно красивые. Не было еще на свете столь нежных рук – и столь смертоносных.

Звезды у нас над головами были затянуты дымкой. Тяжело нависал воздух. Ночью будет гроза. Дождь пропитает землю, размочит ее, пока она наконец не треснет по швам. Он низринется с горных вершин и по пути только окрепнет, чтобы увлечь за собой все, что встретится на его пути: животных, дома, людей.

«Он и есть такой поток», – подумал я.

Он заговорил и отвлек меня от молчаливых размышлений.

– Одного сына я оставил в живых, – сказал он. – Восьмого. Чтобы их род не прервался.

Странно, что такая малость из его уст казалась великим благом. И все же разве так на его месте поступил бы другой воин? Убить целую семью – это повод для хвастовства, славный подвиг, доказательство того, что тебе под силу стереть с лица земли целое имя. У этого последнего сына будут дети, они будут носить имя его семьи, они услышат ее историю. И эта семья будет жить – хотя бы в их памяти.

– Я рад, – ответил я, на сердце было тяжело.

Поленья в костре прогорели до белого пепла.

– Странно, – сказал он. – Я всегда говорил, что Гектор передо мной ни в чем не провинился. Но теперь он не может сказать того же обо мне.

Глава двадцать четвертая

Годы шли, и вот один воин, из стана Аякса, принялся жаловаться на то, что война затянулась. Поначалу никто не обращал на него внимания; воин был чудовищно уродлив да к тому же известный проходимец. Но с каждым днем он становился красноречивее. Четыре года, говорил он, а чего мы добились? Где сокровища? Где женщина? Когда мы отсюда уплывем? Аякс огрел его по голове, но воин не унимался. Все видели, как тут с нами обращаются?

Его недовольство постепенно распространялось по всем станам. Время года было самое отвратительное, погода выдалась особенно дождливой, сражаться было тяжело. Ранам не было числа: подвернутые лодыжки, сыпь, гнойники. Некоторые стоянки облюбовал гнус, его было так много, что издали казалось, будто это облака дыма.

Хмурые и почесывающиеся воины стали все чаще собираться на агоре. Поначалу они просто толпились небольшими кучками, перешептывались. Затем к ним присоединился воин, с которого все и началось, и их голоса зазвучали громче.

«Четыре года!»

«Откуда нам знать, что она там? Кто-нибудь ее видел?»

«Троя никогда нам не сдастся».

«Все, хватит воевать!»