Песнь Бернадетте. Черная месса

В одном из этих демонов, и именно в том, чья сила мысли не может выразиться в единой форме, в том демоне, которого мы называем демоном духа, постижения, сознания и которого апостол на самом-то деле называет «логосом» (поскольку он, подобно министру без портфеля, не имеет в своем распоряжении реальности, с которой был бы идентичен), – в этом демоне возникает, как электрический ток, беспокойство недостаточной тождественности самому себе, и этот ток побуждает его к деятельности.

Сознание своего превосходства над сонно витающими в облаках братьями, высокомерие его абстрактности наполняют этот дух, и мгновенно просыпается в нем стремление к власти, желание господствовать, восторжествовать и первенствовать – и вот он выходит вовне; братья-демоны, испуганные в полусне, не понимают, что с ними происходит, их мысли, природные формы притягиваются магической силой гравитации вниз; они вянут и тлеют, аморфные и бессильные, блуждая в темнице Имени Того, кто с этого часа зовется «владыкой воинств» и утверждает volens nolens[148] свое управление полицией страха и милосердия.

Я вскочил, дыхание у меня перехватило, я взывал в душе: «Изыди!» – но злосчастная симпатия к этой физиономии и странное желание внимать таким речам вынудили меня сесть обратно.

Между тем лицо Грау стало бледным и безжизненным. Взгляд его потух, нижняя губа обмякла, сквозь кожу рук просвечивали старческие вены.

Он опять взял щепотку, жизнь вернулась к нему, и тогда он снова заговорил:

– Первая причина! Нетождественность самому себе! И отсюда – все последующее!

Жажда власти как древнейший грех, отразившийся в человечестве первородным грехом. Учреждение противоцарствия того демона, которым был полярно уравновешен победитель до-бытийного мира и установлен поистине благой принцип, – демона, дарящего свет и свободу! Затем – создание человека, этого единственного и собственного изделия Высочайшего: ведь человек несет в себе родовое проклятие своего Творца – дисгармонию внутри себя – и древний грех своего Создателя – жажду распространения собственного «я», которая проявляется на земле в миллионах форм испорченной сексуальностью первоначальной любви.

Творец вынужден был, однако, создать человека, – человека или противостоящее миру существо. Он вывел вселенную из равновесия, опустошил ее; вечные формы подчинились силе гравитации, то есть смерти; обессиленные братья-духи стенали в темнице Его Имени – кроме одного непорабощенного, обозначавшего другую оболочку Себя самого – обвинителя самого Себя! Да, Он должен был создать человека в оправдание собственной персоны; мистерию эту следует понимать так, что человек сотворен из комка глины, то есть представляет собой не органически-демоническую мысль, как все другие обреченные на бренность и все же гармоничные формы, но является произведенной на обочине природы парадигмой – так называемым «подобием»! Да, подобием своего Творца: ведь он несет на себе его печать дисгармонии и тщеславия. Создание человека – псевдотворящее деяние. Он – рагу из нескольких свойств первичных форм (демонических идей), ставших тленной природой, и из некоторых атрибутов демонической сущности, каковым является, к примеру, прямохождение.

В последнее время естествознание включает в свою смешную систему эволюции форм так называемый missing link, потерянное звено[149]. Удался и все же не вполне удался этот обман: то есть лукаво замолчать опасный повод для революций – множественность, систематизировать кажущуюся единой цепь развития и вместо единственно реального статичного политеизма провозгласить истинность динамического монотеизма! Воистину человек, это произведение механики, послан в проявленный мир как защитная речь своего Создателя. Но пространство, вмещающее в себя этот missing link, пространство, кое лежит между вегетативной природой и природой богов, – это пространство, в центральной точке которого стоим мы, жалкие печеные изделия, есть сама бесконечность. Да, я громко кричу об этом: человек – противоестественный, искусственный продукт, Голем догматики, произведение тирана, его неудавшееся оправдание!

Пот катился у меня по лбу. Комната плясала перед глазами. Я вскочил и закричал:

– Ты лжешь, ты лжешь! Сам сын Божий, собственный Его любимый сын, предан был мучительной смерти, чтобы избавить нас!

Я не мог говорить дальше. Нежные голубые глаза доктора Грау остановились, улыбаясь, на мне. О, мне хотелось обнять и поцеловать его!