Песнь Давида

Я наблюдал, как она накрывает его простыней и осторожно сбривает волосы машинкой для бритья, одну длинную прядь за другой. В конце он сел передо мной с гладкой головой, покрытой рубцами, выглядя таким разбитым, таким не похожим на себя, что я сжал кулаки от злости.

Медсестра заявила, что теперь он «должен чувствовать себя гораздо лучше», и убрала сбритые волосы и простыню. Затем помогла Тагу снять больничный халат так, чтобы не задеть капельницу и разные мониторы, и одела на него новый. Я поймал взгляд Тага, пока она завязывала ему веревочки сзади. Я вскинул бровь, и он одарил меня ухмылкой, из чего я сделал вывод, что он не так уж и поменялся.

Однако, когда медсестра вышла из палаты, он ненадолго закрыл глаза, отдыхая, и я снова почувствовал прилив страха в груди.

– Ты дерьмово выглядишь, Таг.

– Как и ты, Мо, – парировал он, не открывая глаз.

– Это ты виноват.

Таг вздохнул и пробормотал:

– Я знаю.

Я никак это не комментировал, думая, что ему нужен сон. Но после пары глубоких вдохов он снова открыл глаза и встретился со мной взглядом.

– Прости, Моисей.

– Ты не должен был вот так уезжать. Из-за тебя мы прошли через сущий ад.

И, судя по всему, по-прежнему из него не вышли.

– Я не видел лучшего решения.

– А я вот могу придумать несколько! – огрызнулся я, и когда Таг не ответил, тяжко вздохнул и прижал ладони к уставшим глазам.

– Порой мне кажется, что смерть – единственное, чего я не сделал, – сказал Таг спустя какое-то время. – Черт, я даже пробовал умереть несколько раз. Беда смерти в том, что она необратима, как секс или рождение ребенка. Попробовав ее, обратного пути уже не будет.

Фраза явно была риторической, и я ждал, когда он продолжит.

– Дело в том, Мо, что я не против. Если я чему и научился у своего лучшего друга, наблюдая, как ты общаешься с мертвыми, так это тому, что смерти не нужно бояться. Я не идеален, но, думаю, я хороший человек. Я прожил чертовски хорошую жизнь, со своими взлетами и падениями. Милли как-то сказала мне, что песню делает прекрасной сокрушительный эффект. Возможно, это касается и жизни. Ее красит сокрушение. Может, только так мы понимаем, что жили на полную. Понимаем, что по-настоящему любили.

– Сокрушительный эффект, – повторил я, и мой голос сломался. Это ли не идеальное описание агонии любви. Я чувствовал это сокрушение и пережил его, но не хотел переживать еще один раз.

– Мо, я так сильно ее люблю… Это отстойнее всего. Я могу смириться с раком. Могу смириться со смертью. Но я буду скучать по Милли. Уже скучаю. – Таг сглотнул, его горло напряглось от комка эмоций, которые душили нас обоих. – Я и по тебе буду скучать, Мо, но ты видишь мертвых, так что я смогу преследовать тебя в загробной жизни.

Я рассмеялся, но мой смех больше походил на стон. Я встал, желая сбежать, ненавидя это горе, бунтуя против его тщетности, но все равно его чувствуя. Таг наблюдал, как я расхаживаю из стороны в сторону, и когда я наконец сел обратно, давая понять, что готов, он снова заговорил.

– Я не боюсь смерти, Мо. Мы с ней на «ты», – тихо сказал Таг. – Но вот медленно умирать… это другое. Этого я боюсь. Боюсь оказаться недостаточно сильным для людей, которые меня любят. Боюсь страданий, которые я им принесу. Боюсь беспомощности от того, что я не могу все исправить. Я не хочу лежать на больничной койне день за днем и просто умирать. Не хочу, чтобы Милли пыталась обо мне заботиться. Не хочу, чтобы Генри наблюдал, как я блекну и превращаюсь из великана в тень. Ты это понимаешь, Мо?

Я медленно кивнул, хотя меня тошнило от этого. Будто я одобрял его действия и неожиданный уезд.

– После того как мне рассказали о моей болезни, я пролежал в кровати всю ночь. Мне рассказали обо всех рисках, о временных рамках, о том, что будет в лучшем и худшем случае. К утру я понял, что это не для меня. Я сказал своему доктору: «Спасибо большое, но теперь я ухожу».

– И ты не планировал ни с кем делиться этой новостью?

– Нет, – Таг покачал головой, глядя мне в глаза. – Нет.

– Но…

Я не понимал. Я ни черта не понимал.

– Я уладил все дела. Встретился с юристом, разобрался со всеми документами. Написал завещание, избавился от кучи вещей. Единственное, что меня волновало, это деньги, которые я так и не вернул отцу. Я мог бы все продать: бар, зал, линию одежды. В таком случае денег у меня было бы предостаточно, но мне не хотелось их продавать. Я хотел оставить зал парням. Хотел оставить бар Милли с Генри, чтобы она могла танцевать на этом чертовом пилоне до самой старости, и никто бы ей не запретил. Чтобы у Генри было место, где он сможет поговорить о спорте и его выслушают. Он любит бар. Я хотел оставить что-нибудь и тебе, но знал, что тебя это взбесит.

Это верно. Но все остальное – полная чушь.

– Но даже несмотря на продажу квартиры и всех моих пожитков, кроме машины, мне все равно не хватало пятидесяти штук, чтобы вернуть долг отцу, – продолжил Таг.

– Разве это не было твоим наследством?