Песнь Кали

– Да-а-а.

– Почему?

– Почему – что, мистер Лузак?

– Почему вы посылаете ее для публикации за пределы страны? Почему вы отдали ее мне?

– Она непременно должна быть опубликована.– Впервые в странном голосе Даса отчетливо прорезались эмоции.– Вам она не понравилась?

– Нет, она мне не понравилась,– сказал я.– Совсем не понравилась. Но отдельные места в ней весьма… примечательны. Ужасны и примечательны.

– Да-а-а.

– Почему вы ее написали?

М. Дас снова закрыл глаза. Страшная голова наклонилась вперед, и мне показалось на секунду, что он уснул. При свете лампы пятна на голове приобрели серо-зеленую окраску.

– Она должна быть опубликована,– хрипло прошептал он.– Вы мне поможете?

Я колебался. У меня не было уверенности в том, что последняя фраза была вопросом.

– Хорошо,– сказал я наконец.– Скажите, почему вы это написали. Что вы здесь делаете?

Дас снова посмотрел на меня и каким-то магнетическим сигналом дал понять, что мы здесь не одни. Я бросил взгляд в сторону, но ничего, кроме черноты, не увидел.

– Как вы… – Я колебался.– Как вы стали таким?

– Прокаженным…

– Да.

– Я уже много лет такой, мистер Лузак. Я не обращал внимания на признаки. Чешуйчатые пятна у меня на руках. Боль, после которой наступило онемение. Даже когда я раздавал автографы во время поездок и вел семинары в университете, мои руки и щеки ничего не чувствовали. Я знал правду задолго до появления открытых язв, задолго до той недели, когда я поехал на восток – на похороны своего отца.

– Но ведь сейчас уже есть препараты! – вскричал я.– Вы же наверняка должны были знать… Лекарства! Это уже умеют лечить.

– Нет, мистер Лузак, это не вылечить. Даже те, кто верит в лекарства, признают, что можно контролировать только симптомы, иногда задерживать их развитие. Но я был последователем философии здоровья Ганди. Когда выступила сыпь и появилась боль, я голодал, соблюдал диеты, я делал клизмы и очищал как тело, так и душу. Много лет… Не помогло… Я знал, что не поможет.

Сделав глубокий вдох, я вытер руки о штаны.

– Но если вы знали, что…

– Послушайте, пожалуйста,– прошептал поэт.– У нас мало времени. Я расскажу вам одну историю. Было лето 1969 года – сейчас мне то время кажется другой эпохой, другим миром. Моего отца кремировали в небольшой деревушке, где я родился. Кровоточащие язвы были видны уже много недель. Я сказал братьям, что это аллергия. Я хотел одиночества. Я не знал, что делать. Во время долгой поездки обратно в Калькутту у меня было время подумать. Вы когда-нибудь видели лепрозорий в нашей стране, мистер Лузак?

– Нет.

– Лучше не видеть. Да-а-а… Я мог уехать за границу. У меня были деньги. Врачи в столь просвещенных государствах, как ваше, мистер Лузак, редко сталкиваются с заболеванием Хансена на поздних стадиях. В наиболее развитых современных государствах проказы, как вы знаете, собственно, и не существует. Это болезнь грязи, нечистот и антисанитарных условий, забытая на Западе со средних веков. Но она не забыта в Индии. Знаете ли вы, мистер Лузак, что в одной только Бенгалии полмиллиона прокаженных?

– Нет,– ответил я.

– Вот и я не знал. Но мне сказали. Большинство, видите ли, умирает по другим причинам, до того, как болезнь разовьется. На чем я остановился? Ах да. Я прибыл на станцию Хоура вечером, к тому времени уже решив, что делать дальше. До этого я подумывал о поездке за границу на лечение и искал способы пережить многолетнюю боль, по мере того как болезнь будет медленно распространяться по телу. Я размышлял о том, как подчиниться унижению и изоляции, которых потребует такое лечение. Я все обдумал, мистер Лузак, но в результате отверг саму идею. И как только я принял решение, в душе наступил мир. В тот вечер, глядя на огни станции Хоура из окна вагона первого класса, я был вполне в ладу с самим собой и со всей вселенной.

Верите ли вы в Бога, мистер Лузак? Я не верил. Не верю и сейчас… ни в одного бога света, пожалуй. Есть другие… Но на чем я остановился? Да. Я покинул вагон в умиротворенном состоянии духа. Мое решение позволяло избежать не только боли немощи, но и боли разлуки. По крайней мере, я так думал.

Я отдал свои вещи изумленному нищему там же, на станции. Ах да, вы должны простить меня, мистер Лузак, за избранный мной вчера способ передать вам рукопись. Ирония – одно из немногих оставшихся у меня удовольствий. Жаль только, что я при этом не присутствовал. Так о чем мы? Да, я покинул вокзал и пошел к чудесному сооружению, которое мы называем «мост Хоура». Вы его видели? Да, конечно, видели. Как глупо с моей стороны. Я всегда считал его восхитительным образцом абстрактной скульптуры, мистер Лузак, совершенно неоцененным произведением искусства, каковым он является. Той ночью мост был сравнительно безлюдным – лишь несколько сотен пешеходов шли по нему.

Я остановился посередине. Колебался я недолго, потому что не хотел оставлять себе время на раздумья. Должен признаться, что сочинил небольшой сонет – прощальное стихотворение, можно сказать. Я тоже когда-то был сентиментальным поэтом.