Песнь Кали

– Бегство к какой бы то ни было религии не оправдывает насилия,– возразил я.– Не оправдывает зла, о котором вы пели…

– Зло! Тьфу! – Дас выплюнул комок желтой мокроты на пол.– Вы ничего не знаете. Зло! Зла не существует. Насилия нет. Есть только власть. Власть – единственный великий организующий принцип вселенной, мистер Лузак. Лишь власть – априорная реальность. Любое насилие – это попытка осуществить власть. Насилие есть власть. И если мы чего-то боимся, то это происходит из-за того, что некая сила распространяет на нас свою власть. Все мы желаем свободы от такого страха. Все религии являются попытками достичь власти над силами, что способны управлять нами. Но она – наше единственное прибежище, мистер Лузак. Лишь Пожирательница Душ способна наделить нас абхайа мудрами и лишить всех страхов, поскольку лишь она одна имеет конечную власть. Она – воплощение власти, силы вневременной и непостижимой.

– Это отвратительно,– сказал я.– Жалкое оправдание жестокости.

– Жестокости? – Дас расхохотался. Его смех напоминал грохот перекатывающихся камней в пустой посудине.– Жестокости? Наверняка даже сентиментальный поэт, который лепечет о нетленных истинах, должен знать, что так называемая жестокость есть единственная реальность, признаваемая вселенной. Жизнь питается насилием.

– Я этого не приемлю.

– Неужели? – Дас дважды моргнул. Медленно.– Вы ни разу не отведали вина власти? Вы ни разу даже не пытались осуществить насилие?

Я колебался. Не признаваться же ему, что большую часть своей жизни я провел, стараясь обуздать собственный норов. Бог ты мой, о чем мы говорим?! Что я вообще здесь делаю?

– Нет,– сказал я.

– Чепуха.

– Это правда, Дас. Нет, я дрался несколько раз, но всегда стремился избежать насилия.

Мне было девять или десять лет. Cape – семь или восемь, когда в роще у опушки заповедника я приказал: «Снимай шорты! Быстро!»

– Это неправда. Каждый отведал кровавого вина Кали.

– Нет. Вы ошибаетесь.

Лишь незначительные мелкие происшествия. Детские шалости.

Я отвесил ей пощечину. Одну. Другую. Поток слез и медленное подчинение. Мои пальцы оставили красные следы на ее тонкой руке.

– Не бывает незначительной жестокости,– сказал Дас.

– Это нелепо.

Ужасное, всеохватывающее возбуждение. Не просто от вида ее бледной наготы, от странной сексуальной привлекательности этой наготы. Нет, не только от этого. Из-за ее полной беспомощности. Ее покорности. Я мог делать все, что хотел.

– Посмотрим. Все, что хотел…

Дас тяжело поднялся.

Я отодвинул назад свой стул.

– Вы опубликуете поэму? – Его голос потрескивал и шипел, как угольки в угасающем очаге.

– Наверное, нет,– ответил я.– Почему бы вам не поехать со мной, Дас? Вам не нужно оставаться здесь. Поедемте со мной. Опубликуете ее сами.

Однажды, когда мне было семнадцать лет, мой безмозглый двоюродный братец подбил меня сыграть в русскую рулетку с револьвером его отца. Он вставил один патрон и крутанул барабан. Я помню ту секунду напускной бездумной бравады, когда поднял револьвер, поднес ствол к виску и нажал на курок. Боек тогда ударил по пустому гнезду, но с тех пор я и близко не хотел подходить к оружию. Теперь среди калькуттской тьмы я чувствовал, что вновь приставляю ствол к своей голове, не имея на то основательных причин. Молчание затянулось.

– Нет. Вы должны опубликовать ее. Это важно.

– Но почему? Неужели вы не можете отсюда уйти? Что они могут сделать вам из того, чего еще не сделали? Поедемте со мной, Дас.

Дас полуприкрыл глаза, и теперь существо передо мной больше не походило на человека. Могильным запахом несло от его лохмотьев. Позади меня из темноты уже совершенно отчетливо доносились какие-то звуки.

– Я решил остаться здесь. Но очень важно, чтобы вы доставили «Песнь Кали» в вашу страну.

– Почему? – снова спросил я.

Язык Даса напоминал маленького розового зверька, который касался лоснящихся зубов и шмыгал затем назад.

– Это больше чем просто заключительная работа. Считайте это объявлением… Объявлением о рождении. Вы опубликуете мою поэму?

Молчание длиной в десять ударов сердца привело меня на край какой-то темной непонятной ямы. Потом я слегка наклонил голову.

– Да. Она будет опубликована. Возможно, не полностью, но свет она увидит.

– Хорошо,– произнес поэт и направился к выходу. Потом он остановился в неуверенности и обернулся почти застенчиво. Впервые я услышал в его голосе нотки человеческой тоски: – Есть еще… еще кое-что, мистер Лузак.

– О чем вы?

– Но тогда вам придется вернуться сюда.

При мысли о том, что я буду вынужден еще раз войти в эту гробницу, после того как сейчас покину ее, у меня чуть не подкосились ноги.

– О чем речь?

Он слабо махнул рукой в сторону все еще лежавших на столе «Зимних призраков».

– Мне практически нечего читать. Они… те, кто заботится о моих нуждах… иногда достают мне книги, когда я точно определяю названия. Но часто они приносят не те книги. А я так мало знаю о новых поэтах. Не могли бы вы… если это возможно… несколько книг на свое усмотрение?