Песнь копья

В столицу Лонтиля Ойнлих кроме сыновей привёл десяток старых, проверенных ветеранов из числа Чернокрылых Сорокопутов и чародеев дома. Он не признавал больших и пышных свит, которые таскали за собой главы других домов, отдавал предпочтение стремительным отрядам.

– Наши гости? – спросил он одного из ветеранов.

– Устроены в покоях и охраняются, повелитель, – ответил тот.

Шествие Эгорхана по поросшим травами и цветами коридорам дворца было стремительным, он скупо кивал придворным, которые кланялись ему, не слышал слов, не обращал внимания на всё незначительное. Великий Сорокопут остановился только единожды, – под вратами, за которыми была галерея, ведшая в покои королевской четы.

Вот уже семнадцать лет эти резные створки охраняли вольные лаушани, пропускавшие внутрь только Цеолантис. С того памятного лета шестнадцать тысяч двести одиннадцатого года4, когда на небе появилась комета, короля Арнадона никто больше не видел. Владыка лесов объявил, что уходит в затворничество на неопределённо долгий срок и запрещает беспокоить себя кому-либо кроме жены. Он и сейчас там, сияющий светоч свободы, вождь, выведший уленвари из рабства, муж сестры, лучший друг…

Лаушани пристально следили за Эгорханом и его свитой. Эти огромные воины-друиды с лосиными рогами и копытами, убили бы всякого, посягнувшего на покой короля. Присутствие Сорокопутов настораживало их. Наконец, переборов сумасбродное желание, Ойнлих продолжил путь.

Он влетел в гостевую залу своих покоев, где эльфа ждали два не-эльфа. Существа те походили и являлись по сути большими разумными обезьянами, которые умели ходить относительно прямо, носить одежду и говорить. Они были мало похожи друг на друга, ибо являлись потомками разных ветвей одного древа, звавшегося «сару».

Один громадный, с белым мехом и розовой кожей на лице, облачённый в латы, выточенные из лжеакации, – каждая пластина как произведение искусства великих резчиков. Гигант сидел на полу, поджав под себя ноги и на коленях его лежал длинный деревянный же меч, а шёлковый плащ был столь же белым сколь и радужки маленьких глаз. Он звал себя Серебряным Дреммом.

Второй пропорциями тела походил на эльфа, исключая длину рук; высокий, поджарый, с короткой чёрной шерстью и очень длинным хвостом. Его покрывал шёлковый халат, расшитый золотом, на шее поблёскивала цепочка, а на голове, – тонкий железный венец. При ходьбе он громко стучал деревянными сандалиями и держал в правой руке, отведённой за спину, боевой шест. Имя его было Тенсей.

– Я вынужден принести вам извинения.

– Что-то случилось? – спросил Тенсей.

– Ничего серьёзного. – Эгорхан скинул на кресло лиственный плащ.

Из двух не-эльфов, которых Сорокопуты привезли в столицу, белый гигант обладал большим весом среди сородичей, однако он мало говорил и много времени уделял неким духовным практикам, медитации. А вот Тенсей был иным: собранным, внимательным, спокойным, всегда готовым учиться. Он быстро освоил речь уленвари, уже начал вымарывать неестественный акцент и вызвался быть доверенным толмачом для Дремма. Однако за светом ясного ума крылся бушующий пожар воинственности. Великому Сорокопуту нравился Тенсей, нечто родственно близкое видел древний эльф в этом мохнатом существе.

– Будь на то моя воля, – сказал Эгорхан, – всё состоялось бы сегодня. Но они не будут готовы выслушать нас до завтра. Всегда тянут, медлят, думают, что если у них вечность впереди, то можно не спешить.

– Будь у меня вечность впереди, возможно, я тоже смотрел бы на жизнь таким образом, – рассудительно заметил Тенсей. – Хотя такое и непостижимо для существа, осознающего свою смертность.

– Не хотел бы спорить, но и оставить вас в неведении не могу, – многие смертные проводят жизни в праздности, будто у них где-то припасены запасные. Это всегда меня поражало. Рад видеть, что вы не из таких.

Тенсей кивнул венценосной главой.

– Знание о конечности бытия подстёгивает жажду действия. Завтра? – Длинный хвост сару изогнулся несколько раз плавно. – Мы с Серебряным Дреммом постараемся напомнить вашим владыкам о том, что их бессмертие не безусловно.

Эгорхан широко улыбнулся, а Тенсей напрягся, готовясь к нападению, но тут же одёрнул себя. В культуре сару показ зубов являлся вызовом, однако этот не-эльф продолжал учиться эльфийским традициям и тоже попытался изобразить улыбку. Они понимали друг друга.

Предоставив не-эльфов самим себе, Великий Сорокопут посетил спальню, которая предназначалась ему. Излишне богатое убранство и множество бесполезных вещиц вызвали в воине лишь раздражение. Ойнлих вышел на огромный балкон, осмотрел величественный город, раскинувшийся на ветвях ясеня. В его памяти ещё жили времена, когда было лишь дерево и кромлех вокруг него.