Песнь лихорадки

Она не приходила в сознание, пока король не забрал ее из катакомб под аббатством, не предвидела, что он ее похитит. Она не имела ни малейшего понятия, как ее освободили из тюрьмы Невидимых, и теперь самое мощное ее оружие, ши-видящая О'Коннор, поглощена худшим оружием Короля Невидимых — и она определенно ее враг.

Она знала легенду о зеркале короля. Она гласила, что только двое могут пройти сквозь портал и выжить. Она осмотрела огромное Зеркало в позолоченной раме, отыскивая объективность, взвешивая свои ограниченные варианты. Возможно, у нее есть способ сбежать из своей тюрьмы через половину будуара, принадлежавшую королю. Высокомерный король был слишком озабочен собственным существованием, чтобы поверить, что Королева Видимых рискнет своей жизнью, пытаясь пройти сквозь портал.

Она горько усмехнулась. Он ее не знал.

Она пожертвовала бы чем угодно, столкнулась лицом к лицу с любой неприятной правдой, отказалась бы даже от собственной бессмертной жизни, чтобы обеспечить будущее своей расы. Для нее имело значение лишь то, что ее люди выживут. Даже если это означало ее погибель. Она была их королевой.

Если она попытается пересечь барьер и умрет, что тогда случится с ними? Виновный в смерти еще одной королевы, король, может, все же предпримет что-нибудь для спасения их расы?

Если она попытается и выживет, значило ли это, что все ее существование было ложью, что она была старше, чем думала, и была рождена, невероятно — смертной, человеком.

Одно неопровержимо — она в любом случае умрет, если останется на прежнем месте. Лучше умереть пытаясь.

Когда планета разрушится, каждый мир Фейри, включая Зеркала и все, что они в себе содержали, исчезнет. Даже сам король. Легенда гласит, что он предшествовал даже Первой Королеве, кто-то даже заявлял, что он создал ее. Создал их всех. И теперь ему было наплевать на то, что все его создания могут исчезнуть. С чего бы ему волноваться? Он будет двигаться дальше.

Она обернулась на конкубину, чье тело на льняных простынях переплелось с телом короля.

Они трогали ее, задевали струну где-то в глубине ее существа. Возможно ли, что это остатки воспоминаний, выживших после котла? Была ли это любовь, столь же всепоглощающая как и та, что делили король и конкубина, и она оставляла нестираемый отпечаток на самой сущности существа, несмотря на действие Эликсира Забвения?

Каждой фиброй души она хотела отрицать это. И все же она не повторяла эгоистичных ошибок упрямой Первой Королевы.

Зачастую лишь смелые, бесстрашные, рискованные поступки давали надежду обмануть надвигающийся рок, как будто Судьбу веселило красочное неожиданное, и пока она смеялась, можно было провернуть изменения под носом злобной суки.

Ее обязанность — исчерпать все средства в ее распоряжении, чтобы спасти ее расу. Какими бы пугающими или тошнотворными они не были.

Она осмотрела гладкое темное стекло, вглядываясь в темный интерьер королевской опочивальни.

Огонь для его льда, мороз для ее пламени.

Она понятия не имела, откуда взялась эта мысль.

Но каким-то образом она знала, что на другой стороне, его стороне было холодно. Так холодно, что тяжело вздохнуть.

Она задрожала от очередной бессмысленной мысли. Ей нет необходимости дышать. Она — энергия и проекция.

Стиснув зубы, она подхватила давно забытый плащ конкубины из снежного бархата и плюшевой шкуры.

Крепко обмотав им свое тело, она скользнула к зеркалу.

Глава 18

У меня сна ни в одном глазу, я не сплю, о нет, нет[33]

Мак

Я лежу на полу, глядя на дверь.

Где я? Каждый мускул в моем теле — моем теле! — горит от усталости, мои зубы болят. Почему у меня болят зубы?

Застонав, я оцениваю себя. Я могу двигаться?

Я осторожно вытягиваю ногу.

Гребаное «ой».

Такое чувство, будто кто-то избил меня с головы до пят. И мне отчаянно нужно в туалет. Какие бы гнусные дела ни творила Книга, в процессе она довела мое тело до предела. Я долго остаюсь неподвижной, привыкая к материальности. Та невероятная ясность, которой я достигла без отвлекающего меня тела, угрожает испариться под стремительной атакой ощущений.

Я упираюсь ладонями в пол, заставляю голову подняться как ручную кобру, и всматриваюсь в тускло освещенную холодную комнату, отделанную неоклассической готической мебелью — низкие парчовые и бархатные шезлонги, стулья с высокими спинками и жутковатый балдахин, огромная кровать с четырьмя столбиками, укрытая винтажным бархатом и тафтой.

Я знаю это место.

Я презираю это место. И теперь, вернувшись в свою шкуру, я чувствую осязаемую злобу кошмарного особняка, в котором было совершено столько убийств. Зло оставляет след, заражая и изменяя сами молекулы места, где оно случилось.