Песнь мятежной любви

Я хотела сесть диван, но пройти мимо стула, на который Родион кинул куртку и исписанные листы, не получилось. Любопытство взыграло с нестерпимой силой, я не могла сопротивляться.

Я огляделась. Тимофей наигрывал какую-то мелодию, а когда он музицировал, ничто не могло его отвлечь. Женя погрузился в глубины Интернета и не следил за мной.

Напустив на себя невозмутимый вид, я сцапала лист. Он оказался исписан стихотворными строками. Так вот чем занимался Родион — сочинял песню. Нашёл время! При толпе народа, на пьяную голову и за пять секунд до репетиции. Какая неприхотливая, однако, Муза. Но эта капризная дама никогда не приходила по заказу и на удобное время не записывалась. Однако я не увидела пустых пивных бутылок возле места Родиона. Значит, писал трезвым. Правильно, спьяну такое сочинится, хоть стой, хоть падай.

Я вчиталась… и обмерла. Стихи были прекрасны! И дело было даже не в чётком слоге и неординарных рифмах, а в смысле слов.

«Не отдавай руль жизни едкому страху,
Он для чистого разума, как тесная клетка.
Любые сомненья — путь на плаху,
Ведь ясен ум должен быть, а дух — крепким.

Одинокое сердце спасается истиной.

Безумства мы стали рабами невольными.
Я вижу цель и жажду её неистово:
Чтоб вместе быть, надо стать свободными».

Мурашки затоптали меня, стало даже больно. Я чувствовала, что не должна была читать это без разрешения, но не могла оторваться. Я беспардонно дотрагивалась до чужой чуткой души, кусочек которой Родион оставил на этом листе.

Песня ещё не была закончена, и мне безумно захотелось прочитать её всю и другие стихи парня… Всё, что он написал. Я снова побежала взглядом по строчкам, но лист вдруг растворился в воздухе.

Удивившись, я подняла голову. Передо мной стоял Родион. Именно он выдернул свои записи у меня из пальцев.

Рассерженным он не выглядел, но вряд ли ему понравилось, что я без спроса влезла в личное. Меня как в морозилку бросило. Я двинуться не могла. Ни извиниться, ни оправдаться. Стояла, смотрела на него, как дура, и краснела. Зачиталась и не услышала, как парни вернулись. И какого хрена ты пишешь такие проникновенные стихи, Родион?

— Извини, но я не люблю, когда читают не законченное, — сказал он смущённо, собирая листы в кучу. — Не обижайся, ладно?

Обижаться? Мне? Я к нему в душу залезла, а он передо мной извиняется?

— Нет, это ты прости, — я справилась с непослушным языком. — Они лежали прямо тут, я… не удержалась. Глупо вышло, — закончила я тихо.

— Все нормально, сам виноват, что оставил на видном месте, — Родион улыбнулся. — А женское любопытство непреодолимо, так?

— Наверное, — я пожала плечом. — Кстати, стихи замечательные. Мне очень понравилось. Ты прекрасный поэт.

— Спасибо, — парень удивился, но мои слова ему польстили, а я сама не верила, что сказала это, да ещё так искренне. — Приятно слышать. Закончу, и выйдет ещё лучше.

— Я в это верю. В строках есть глубокий смысл, написано со страстью. Это чувствуется. Хорошо, когда пишется под вдохновением, — я улыбнулась.

А он вдруг посерьёзнел и посмотрел так, будто где-то внутри меня скрывалось продолжение его поэмы, и он, проникновенным взглядом, пытался вытянуть эти строчки.

— И когда есть, кому вдохновлять, — сказал Родион.

Все мои заблуждения и самоуспокоения, что он ко мне не чувствовал ничего, кроме дружеской симпатии, растаяли, как лёд в жару.

Мне показалось, он собирался шагнуть ко мне, поэтому я отступила. Так быстро, что запнулась о шнур, но на попытку помочь, вскинула руку:

— Я сама. Не надо, — мой голос дрожал, — пожалуйста…

Из груди как будто выпало что-то и разбилось о каменный пол. Осколки брызнули во все стороны и даже залетели в глаза. А как ещё объяснить навернувшиеся слёзы? Я взглядом умоляла Родиона не подходить, и а его глаза в ответ подёрнулись болью. Он не двинулся с места, понял, что я не приму его помощь, не позволю приблизиться, потому что он мне безынтересен и только дурак будет настаивать.

Парень хотел что-то сказать, но тут затрещал мой телефон. Мама. Её звонки я всегда встречала без восторга, мысленно закатывая глаза как Роберт Дауни-младший в известном меме. Немного беспокойства, недовольство, парочка нотаций, всё приправлено громкими интонациями. Папа понимал меня лучше, терпимее относился к увлечениям и даже помогал в музыке. Но сейчас я люто обрадовалась этому звонку, как прекрасному поводу сбежать из неловкой ситуации.

— Извини, мама звонит, — сказала я уже бодро — дрожь ушла из голоса. Я снова была смела и весела. — Алло. Я же сказала, приду поздно. Забыла?

— Майя… Майя… — мама на том конце провода плакала навзрыд.

Я вздрогнула и испугалась. Было так неожиданно и больно слышать, как она захлебывалась слезами и ничего не могла произнести кроме моего имени.