Песнь мятежной любви

Я зыркнула на него, но парень не ответил на риторический вопрос. И лоху ясно, что никак не ладил и никогда не поладит. Потому что я невыносима. Чем раньше он это поймёт и отступится, тем больше нервов сохранит, зажив спокойно. Без меня.

В груди заныло и зазвенело, как пилой по рёбрам. Я хмыкнула и отошла. Родион проводил меня сочувствующим взглядом. Жалеть меня? Хренушки! Сама справлюсь со стрессом. Но маму я всё же зря провоцировала. Ей и так тяжело, а я только усугубила. Не умела я людей успокаивать, только из себя выводить. Пусть вон Родион её утешает, у него хорошо получается. Мама как раз нашла свободные уши, чтобы рассказать про инцидент. Это её способ выплеснуть эмоции, успокоиться — говорить, говорить.

Я подошла к кулеру, набрала стаканчик и залпом опустошила его, но от волнения пролила на подбородок и футболку. Супер! Покрутилась возле стендов, но не выдержала и рванула в интенсивку, откуда меня вежливо, но настойчиво попросили медсёстры. Я не находила себе места, едва приземлялась на диван, как снова вскакивала, а потом опять садилась. Я ненавидела ждать — это самое томительное! Возможно, папе там с каждой секундой становилось хуже…

Раздражало всё: флегматичный персонал, безропотные ожидающие, поглощающая тишина коридоров, падающая на город темнота, Родион, разговаривающий с мамой.

Он поймал мой дикий взгляд, потом что-то сказал ей и пошёл на выход.

Есть люди-энергетические вампиры — премерзкие существа, которые одним своим присутствием портили настроение, отравляли воздух в помещении, городе, на планете. Но были те, кто страшнее. Такие, от чьих взглядов и улыбок хотелось жить, слать на фиг хандру, а от одной фразы появлялась надежда на лучшее.

И это страшно в моменты, когда уже смирился, что живой труп. Казалось, должно быть наоборот — облегчение, радость, крылья, радуга и единороги. У обычных людей — да, но я давно выяснила, что не совсем нормальная. Вернее, совсем не нормальная. Я не хотела, чтобы меня спасали. Пессимизм и самоуничижение — мои верные спутники. Они приклеились ко мне с выпускного и преследовали всю сознательную жизнь. От подбадривающих вещей я впадала в тоску, апатию или — как сейчас — в ярость.

— Куда его черти понесли? — спросила я, когда мама подошла и села рядом.

— Курить. Скоро вернётся, — она пригладила волосы.

— Да мне вообще плевать! Пусть хоть лёгкие себе прожжёт, — проворчала я, сжимая кулаки. — Терпеть его не могу!

— За что ты так со своим другом? — удивилась мама.

— Не друг он мне, хватит это повторять! — вскрикнула я так, что на меня обернулись.

— Чего орёшь? Сейчас как тресну. Да, ты расстроена, но веди себя прилично, больница — общественное место. Тут люди работают, а ты как с цепи сорвалась. Нельзя так! И зря мальчика ругаешь, он приятный. Не обратит на тебя внимания, если будешь себя так вести. Или вы уже встречаетесь? — сощурилась она на меня.

— Никогда в жизни! — взорвалась я. Надеюсь, Родион уже вышел на улицу, и мой вопль его не догнал. — Ты права: я как с цепи сорвалась, потому что нет во мне ничего человеческого! Не поднимай больше эту тему. Лучше об отце думай. Или что, не получилось развестись, так решила его в могилу свести?

Мама побледнела и от шока не нашла слов, а я, воспользовавшись её заминкой, вскочила.

— Пойду, пройдусь, — бросила я и утопала по коридору.

Больнее всего мы раним самых близких. Вот маме и досталось от моего острого языка. Я отвратительна, сама себя бесила. Но оправдание «она сама виновата, довела» почему-то не работало. Меня затрясло с остервенелой силой, только уже не от злости, а от стыда. Гнев схлынул, как море от берега, но как вода оставляла песок мокрым, так и раздражение меня не покинуло. Вот до чего я себя довела, отталкивая тех немногих, кто меня любил. Но разве такую тварь, как я, вообще можно любить? Только люто ненавидеть.

Почувствовав, как подступили слёзы, я ушла в дальнюю часть больницы. Холодные склизкие пальцы жгучей тоски сжали горло и потянули меня в болото, чтобы я захлебнулась и умерла. Хорошо, что я здесь одна. Можно расслабиться, перевести дух.

Я плюхнулась на белые пластиковые сидения, сложила руки на коленях, и только сейчас заметила, как дрожали пальцы, а внутри всё колыхалось, точно желе, проглоченное многострадальным котом Томом из дурацкого мультфильма. Но я сама сейчас была готова забиться, как эпилептик в припадке.

Я достала наушники, размотала их и вставила в уши. Гулкие басы и рёв гитар омыли мозг с обеих сторон, но вместо того, чтобы успокоиться, я начала раздражаться. Не дослушав песню, я вынула наушники и пульнула их обратно в сумку.

Слёзы нахлынули водопадом, мощной волной, которую ни остановить, ни сдержать. Я оказалась в самом сердце воронки, и водные толщи разорвали меня на куски. Я опустила голову, стараясь реветь как можно тише — больничные стены до невозможности гулкие. Виски заныли, и я сжала их пальцами.