Песнь о моей Мурке

Впрочем, чуть позже шубы вернулись в разряд предметов роскоши. В главе «Подземное царство» романа «Золотой теленок», действие которой относится к 1922 году, Ильф и Петров пишут:

«А в Москве в ту пору уже бегали новые моторы с хрустальными фонарями, двигались по улицам скоробогачи в котиковых ермолочках и в шубках, подбитых узорным мехом “лира”».

У тех же Ильфа и Петрова в фельетоне «Как делается весна» (1929) встречается и указание на воротник из бобра как на признак особого достатка:

«Долго стоит широкий потребитель у кооперативного окна и пускает слюни. Тогда приходит узкий потребитель в пальто с воротничком из польского бобра и, уплатив за огурец полтора рубля, съедает его».

Бытовала известная уркаганская поговорка: «Граждане, до десяти часов шубы ваши, после — наши». Поэтому в городском фольклоре тех лет было немало историй, связанных именно с шубами. Некоторые из них приводит Георгий Андреевский в исследовании «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920—1930-е»:

«О новых формах работы с людьми свидетельствовали следующие истории: бандит снял с девушки шубу, а также платье и туфли, а потом проводил до дома, передал родственникам и только после этого ушел. Или такой случай. Он произошел на Ордынке. К мужчине подошли два бандита с пистолетом и потребовали снять шубу или отдать десять тысяч. Иван Иванович (назовем так потерпевшего) возвращался из гостей, где выиграл в карты приличную сумму. Ее-то он и отдал грабителям, а те ему расписочку в получении денег. Иван Иванович удивился, но расписку взял. Вскоре к нему подошли другие бандиты и потребовали шубу или деньги. Он им квитанцию показал, сказал, что его только что ограбили. Бандиты посмотрели квитанцию и отпустили его».

В «Босяцких “Кирпичиках”» скептически пародируются подобные легенды о «галантности» и «благородстве» бандитов.

Уголовный мир прекрасно понял, что от него требуется. Так, в 20-е годы в Москве издавался журнал «Тюрьма». Там была опубликована стихотворная «Исповедь» бандита по кличке «Культяпый», который возглавлял банду и был выдан своим подельником по прозвищу «Архиерей». Вот что писал автор «Исповеди»:

Я — молодой бандит народа,
Я им остался навсегда.
Мой идеал — любить свободу,
Буржуев бить всех, не щадя.

Меня учила мать-природа,

И вырос я среди воров.
И для преступного народа
Я всем пожертвовать готов.

Я рос и ждал, копились силы

И дух вражды кипел сильней.
И поклялся я до могилы
Бороться с игом нэпмачей.

Вот эта питательная среда презрения, зависти и ненависти к состоятельным людям и породила тему для новых «Кирпичиков». Хотя сюжет песни абсолютно не имеет отношения к Сеньке и пролетариям, легко заметить, что отдельные строки перекочевали из оригинала в уркаганскую версию.

Наиболее ранний из дошедших до нас вариантов — «питерский». Его приводит Владимир Бахтин в своем очерке «Кирпичики»:

Эту песенку про кирпичики
В Ленинграде поет каждый дом.
В переулочке с милой дамочкой
Шел прилично одетый пижон.

А навстречу им в переулочке

Трое типов каких-то идут.
«Разрешите-ка папиросочку,
Не считайте, товарищ, за труд».

А на ней была шубка беличья,

Воротник на ней был из бобра,
А как вынул он портсигарчик-то —
В нем без малого фунт серебра.

У налетчиков глаза мутные.

Так они отдавали приказ:
«Вы присядьте-ка на кирпичики,
Расшнуруем ботиночки с вас».

Кавалер хотел воспротивиться,

Но с блатными шутить ведь нельзя.
Даст кирпичиком по затылочку —
Разлетится в куски голова.

Жалко, не было здесь фотографа,

А то б вышел прекрасный портрет.
Дама в шапочке, без рубашечки,
А на нем и кальсончиков нет.

Такая деталь, как использование «кирпичика» в качестве орудия для нападения, появилась, видимо, под влиянием другой «творческой переработки» «Кирпичиков»: