«Известен рассказ Ахматовой, как на петербургской вечеринке Константин Бальмонт, наблюдая танцующую молодежь, вздохнул: «Почему я, такой нежный, должен все это видеть?» Историко-культурная прелесть этого рассказа пропадет, если не догадаться, что танцевали молодые люди, — а они явно «тангировали» (как неологизировал чуть позднее Константин Большаков). Эпизод имел место 13 ноября 1913 года в дни захватившей Петербург привезенной из Парижа тангофилии: все разучивали новый танец, моральные качества которого бурно обсуждались обществом и который был окружен ореолом сексуальной смутительности… Вот рассказ москвича, которому было 6 лет в 1913 году: «Недалеко от нас… помещалось варьете «Аквариум». Родители там были, отец потом рассказывал знакомым, что они «видели настоящее аргентинское танго». Мать меня сразу же выставила за двери — танго считалось настолько неприличным танцем, что при детях нельзя было о нем говорить…» И вот Бальмонт, мексикоман и певец сексуального раскрепощения, хотевший быть дерзким, хотевший быть смелым, хотевший сорвать одежды с партнерши, не признал родственную душу аргентинского танго, этот стриптиз души, «жадно берущий и безвольно отдающийся ритм», «порочную выдуманную музыку», в которой “и южный пыл, и страсть, а моментами северная тоска и страдание”».
Что касается непосредственно «Початка», его мотив прозвучал в русской литературе впервые в 1915 году, в поэме Владимира Маяковского «Война и мир». Поэт не упоминает песни, не говорит о ее исполнении: он лишь приводит в двух местах факсимиле нот с издевательской расшифровкой под нотным станом — «тра…ра…ра…ра…ра…» и так далее. То есть танго идет как бы музыкальным фоном к тексту.
Кстати, знаменитый «Kiss of fire» («Поцелуй огня») Луи Армстронга — тот же самый «Початок», только вид сбоку — с другими словами!
Немного о словах
Как уже упоминалось, ростовский текст песни до нас фактически не дошел — за исключением разве что куплета про Костю, который ехал по Садовой на трамвае. Но несколько лет назад я получил письмо от ростовчанина Владимира Малышева:
«Слышал я эту песню от старших пацанов где-то в середине пятидесятых. Как я уже писал, улица, где открылась пивная, была действительно не Дерибасовская, а Балаклавовская, кажется? Пардон — пивная открылась, кажется, на Богатьяновской, — или что-то в этом духе.
Ну, там в основном все так же шло, по тому же сюжету:
А когда дошло до танцев — пошли некоторые отличия:
Ну дальше точно не помню, но в том же духе… Осмелюсь еще чуть процитировать:
То есть мы можем констатировать, что ростовская песня была гораздо грубее и откровеннее одесской.
При этом оба текста по-своему отражают особенности танго. В частности, Р. Тименчик отмечает: «Разговоры о неприличии подлинного аргентинского танго верно отражали его стилистическую биографию, отсылая к тем временам, когда его тексты прославляли бордели предместий Буэнос-Айреса и Монтевидео в прозрачно-завуалированных обсценных метафорах».
«Прославление борделей в прозрачно-завуалированных обсценных метафорах» — это в полной мере относится к песне о «Дерибасовской пивной» (ростовский текст и вовсе обходится без завуалированных метафор). Автор ее текста, к сожалению, неизвестен. Зато можно довольно определенно отыскать «источник вдохновения», который сподобил таинственного сочинителя на создание блатного шедевра.
Это, скорее всего, русский текст танго «В далекой солнечной и знойной Аргентине», которое по мелодии является легкой переделкой творения Анхеля Виллольдо. Содержание «Аргентины» сводится к любви, измене и расправе во время исполнения страстного танца — то есть сюжетно очень близко к «пивной трагедии»: