Песнь о прозрачном времени

Однако время ею было безнадежно потеряно: ей бы не рассусоливать и не гуляя вокруг да около запечь меня без лишних слов в печке и проглотить целиком. Чтобы потом только косточки выплюнуть. А она, от перепада атмосфер, что ли, от разности в гравитационных полях здешнего и тамошнего миров, или, кто знает, от сознания собственной безграничной всесильности, – начала в неверной тональности – чуть выше, вроде бы? – чего-чего, а слуха у меня и правда нет – и, думая вкрадчивым шипением уплотнить мой ужас, заставила подтаять его с краев и обмякнуть ровно в той мере, чтобы дать мне возможность, еще не осмелевшему, но уже начавшему собираться с мыслями, выпалить прямо ей в лицо:

– Скажите честно, вы – Баба-Яга?

Она не опешила, но и не занялась благородным гневом: её нечеловечья мудрость надёжно хранила её от человеческих эмоций.

– Странное выросло поколение, – сказала она призадумавшись и обращаясь не ко мне, а куда-то вбок – должно быть, к своей неподвижной мухе с непроницаемым лицом, – задиристое и чересчур отважное. Они, глупыши, полагают, что, стоит кошмар назвать кошмаром, как он незамедлительно развеется. – Нет, малыш, мы не в сказке. Оглянись, вокруг нас – жизнь, самая что ни на есть кипучая и грозная, и в этой самой жизни магические формулы значат гораздо меньше, чем законы жанра. А законы жанра таковы, что, если одинокий маленький мальчик, пусть даже с сердцем, полным беспримерной отваги, едет в сторону тёмного леса, ему суждено пропасть.

И с этими словами она сжала мою маленькую тёплую ручку своей хладной дланью – сжала и принялась сжимать всё крепче, и чем сильнее она её сжимала, чем менее эластичной становилась её упругая ярость, тем ближе к сердцу подбирался лютый холод, излучаемый бабушкиной рукой. Или даже не так: стужа овладевала моим тельцем без натуги, играючи, как бы проехавшись по мне с горки, и оттого, что её дыхание, едва не коснувшееся сердца, показалось мне почти светлым, я вздрогнул и быстро-быстро залепетал – сглатывая окончания; уничтожая те самопонятные фрагментики слов, которые могли попусту растранжирить столь драгоценное сейчас время; сдруживая невозможные грамматические формы. Тяжело бежать наперегонки со смертью, ещё сложнее переигрывать по скорости невозможность остаться живым:

– Я всё это понимаю: вам так надо, чтобы меня не стало. Я понял, что без этого вас как бы самой нет. Я это ещё по конфетке различил. Но мне обязательно нужно до Михнева4, без этого ничего не получится, то есть не выйдет. Без Михнева подвига не будет, а мне он обязательно нужен. Мне нельзя без подвига, потому что мама не поймёт ничего без подвига. Она ведь так и останется как была, а как была оставаться ей самой очень плохо. Опасно, понимаете? И не только маме – и всем от подвига станет лучше.

Своим аграмматическим лепетом я испытывал её терпение, я юлил своим заборматыванием во имя спасения, и старое это существо, к счастью, оказалось не настолько прозорливым, чтобы различить за моим петлянием уловки отчаявшейся хитрости. Наверное, в тот самый миг очи бабушкиного разума одним щелчком мизинца закрыл Бог – так мама называла какое-то атмосферное колыхание, с которым, как я понял, не сладить никому.

– Ну-ну, зачастил, – недовольно затрясла старушка гладко прибранной шевелюрой, как бы стряхивая с себя извергнутые мною сор, пыль и труху. – Сил нет слушать эту ахинею. Взрослый мальчик, вроде бы, – что, мама тебя не учила изъясняться последовательно?

– Нет, – выдохнул я облегчённо. В таких разговорах победы гнездятся в передышках, и бабушкин вопрос разорвался надо мной с живительно-благословляющей силой праздничного салюта. А для меня этот праздничный салют был и без пяти минут милующим. – Нет, мама очень редко со мной разговаривает. Вы поймите правильно, я ни в коем разе не жалуюсь, но у мамы всегда оказывается слишком много дел, чтобы обращать на меня внимание. В конце концов, это не упрёк ей – человек шести лет прекрасно может позаботиться о себе и сам. У человека шести лет должно быть достаточно дел, чтобы не досаждать маме и не отвлекать её разными малопримечательными пустяками.

– Стоп, – сказала бабушка. – Хватит меня забалтывать. В твоем возрасте естественно быть проворным, но не нужно пытаться сыграть на прыткости своей мысли и оставить меня в дураках – правила здесь задаются мною, и потому, будь милостив, возьми свою мысль под уздцы и заостри внимание на слове «подвиг». Это покажется странным – во всяком случае, для тебя, несмышленого карапуза, – но мне весьма важно знать, насколько опрометчивым было это словцо, вылетевшее в горячке бессознательной детской болтливости из твоих безрассудных уст.