Песнь о Трое

– Потому что я участвовал в заговоре, который Одиссей устроил, чтобы избавиться от царя Паламеда. По-видимому, Паламед чем-то оскорбил Одиссея как раз перед тем, как начался наш поход на Трою. Про Одиссея говорят, что он может прождать целую жизнь, чтобы найти идеальную возможность отомстить. В случае с Паламедом он ждал только восемь лет. Два года назад Паламеда казнили за измену. Одиссей подстроил обвинение и привел доказательства, на основе которых вынесли приговор.

Я нахмурился:

– Зачем одному ахейцу устраивать заговор, чтобы убить другого? Они были соседями, спорили из-за земель?

– Нет, мой господин. Один правит островами к западу от острова Пелопа, а другой – крупным портом на восточном побережье. Это было из-за обиды, но какой, я не знаю.

– Понятно. Но тогда почему ты здесь, в таком виде? Если Одиссей смог подстроить обвинение в измене против ахейского царя, то почему не мог сделать того же с тобой, простым смертным?

– Я – двоюродный брат более могущественного царя, которого Одиссей нежно любит. Кроме того, я рассказал свою историю одному из жрецов Зевса. Пока я был цел и невредим, жрец должен был молчать, но если бы я умер, не важно отчего, жрец должен был обо всем рассказать. Одиссей не знал, какой именно это был жрец, и я считал себя в безопасности.

– Как я понимаю, жрец ничего не рассказал, раз ты жив?

– Нет, мой господин, вовсе нет, – сказал Синон, выпил еще воды и выглядел уже не таким жалким. – Время шло, Одиссей ничего не говорил и не делал, и… я просто забыл об этом! Но в последние луны армия совсем пала духом. После смерти Ахилла и Аякса Агамемнон оставил всякую надежду когда-нибудь взять Трою, поэтому провели совет, на котором каждый высказался. Было решено возвратиться в Элладу.

– Но этот совет был в середине лета!

– Да, мой господин. Но флот не мог отплыть из-за неблагоприятных знамений. Верховный жрец, Талфибий, в конце концов нашел ответ. Встречный ветер посылала рука Афины Паллады. После кражи палладия она к нам ожесточилась и потребовала загладить вину. Потом и Аполлон, разгневавшись, и вовсе потребовал человеческой жертвы. Меня! Он назвал мое имя! Найти жреца, которому доверился, я не смог: Одиссей зачем-то отправил его на Лесбос, – поэтому, когда все рассказал, мне никто не поверил.

– Значит, царь Одиссей о тебе не забыл.

– Нет, мой господин, конечно же нет. Он просто ждал подходящего момента, чтобы нанести удар. Меня высекли, заковали в цепи и оставили здесь на твою милость. Подул Борей, и они наконец-то смогли отплыть. Афина Паллада и Аполлон получили свое.

Я встал, размял ноги и сел обратно.

– Но что это за деревянный конь? Зачем он здесь? Он посвящен Афине Палладе?

– Да, мой господин. Она потребовала, чтобы ее палладий заменили деревянным конем. Мы сами его построили.

– Зачем? – подозрительно спросил Капис. – Почему богиня просто не потребовала вернуть палладий?

Синон изобразил удивление:

– Палладий был осквернен.

– Продолжай, – приказал я.

– Талфибий предсказал, что как только этот деревянный конь окажется в стенах Трои, она никогда не падет. И к ней вернется прежнее процветание. Поэтому Одиссей предложил построить коня таким высоким, чтобы не смог пройти в ваши ворота. Он сказал, дескать, тогда мы выполним волю Афины Паллады, но помешаем предсказанию сбыться. Деревянному коню придется остаться на равнине.

Он застонал и подвигал плечами, пытаясь усесться поудобнее.

– Ай-ай! Они искромсали меня на кусочки!

– Очень скоро мы отвезем тебя в город и займемся твоей спиной, – смягчился я, – но сначала ты должен рассказать все до конца.

– Да, мой господин, понимаю. Хотя я не знаю, что тут можно поделать. Одиссей придумал блестяще. Конь слишком высок.

– Мы что-нибудь придумаем, – жестко возразил я. – Заканчивай.

– Я уже закончил, мой господин. Они уплыли и оставили меня здесь.

– Они уплыли в Элладу?

– Да, мой господин. С таким ветром это проще простого.

– Тогда зачем у этого зверя колеса? – поинтересовался Лаокоон все еще скептическим тоном.

Синон заморгал от удивления:

– Как зачем? Чтобы вывезти его из нашего лагеря!

Ему нельзя было не поверить! Его страдания были слишком очевидны. Как и рубцы от ударов плетью, и крайнее истощение. И в его рассказе не было ни единого противоречия.

Деифоб взглянул на эту махину и вздохнул:

– Отец, какая жалость! Если бы можно было завезти его внутрь… – Он помолчал. – Синон, а что случилось с палладием? Ты сказал, его осквернили?

– Когда его принесли к нам в лагерь – его украл Одиссей…

– А кто же еще! – воскликнул Деифоб, прерывая Синона.