Песнь о Трое

Одиссей пожал плечами:

– Это славное имя, Агамемнон.

– Ха! Ему еще и двадцати не стукнуло!

– Не важно, – перебил Паламед. – Мне кажется, нам надо услышать о нем еще больше.

Он повернулся к Калханту:

– Когда будешь уходить, скажи Аяксу, сыну Теламона, что мы хотим его видеть.

Ему не нравилось, что им командуют ахейцы, но косоглазый альбинос повиновался. Понимал ли он, что по моему приказу за ним следят денно и нощно – так, на всякий случай?

Вскоре после ухода Калханта вошел Аякс.

– Расскажи мне про Ахилла, – попросил я.

Эта незамысловатая просьба разбудила такой поток славословия, что никому было не под силу ждать, пока он иссякнет. И вместе с тем он не сказал ничего, о чем бы мы уже не знали. Я поблагодарил сына Теламона и отпустил. Ну и увалень же.

– Ну? – был мой вопрос совету.

– То, что мы думаем, Агамемнон, не имеет значения, – произнес Одиссей. – Жрец сказал, нам нужен Ахилл.

– Который не явится по первому зову, – добавил Нестор.

– Спасибо за предупреждение, уж это-то мне точно известно, – отрезал я.

– Спокойнее, мой господин, – сказал старик. – Пелей немолод, да и клятвы не давал. Он не обязан помогать нам, и помощи не предлагал. Но подумай, Агамемнон, только подумай! Что могли бы мы сделать, если бы мирмидоняне присоединились к нашему войску?

Его голос зазвучал тверже, когда он произнес это волшебное слово; в комнате повисла тяжелая тишина, но он сам же ее и нарушил:

– Если бы речь шла о том, кому прикрывать меня с тыла, то я предпочел бы одного мирмидонянина полсотне других воинов.

– Тогда, – сказал я, решив, что кому-то из собравшихся здесь придется пострадать, – ты, Одиссей, бери Нестора с Аяксом, и отправляйтесь в Иолк просить царя Пелея послать с нами Ахилла и мирмидонских воинов.

Глава девятая ( рассказанная Ахиллом )

Я был совсем близко – так близко, что мог чувствовать запах его огромной туши и его ярость. Твердо держа в руке копье, я пополз в его направлении, по-прежнему прячась в зарослях. Вот он фыркает, вот с шумом роет копытом землю. И тут я его увидел. Размером с небольшого быка, туловище посажено на короткие сильные ноги, черная шерсть дыбом, длинные губы растянуты в свирепом оскале кривых пожелтевших клыков. Глаза его принадлежали тому, кому был предначертан Тартар; он уже видел перед собой призраки фурий, и его переполняла слепая ярость животного, обделенного разумом: матерого человекоубийцы.

Я громко вскрикнул, чтобы заявить ему о своем присутствии. Сначала он не двинулся с места, потом медленно повернул свою массивную голову, чтобы посмотреть на меня. Поднимая копытом пыль, он нагнул рыло и поднял клыками ком земли, собираясь с силой для нападения. Я вышел на прогалину и ждал со Старым Пелионом в правой руке и другим копьем в левой, бросая ему вызов. Вид человека, открыто бросающего ему вызов, был для него в новинку, и какое-то мгновение он словно размышлял, а потом бросился в мою сторону неуклюжей гулкой рысью, которая тут же перешла в стремительный галоп. Удивительно, что такая огромная тварь могла так быстро бегать.

Я прикинул, на каком уровне он ударит, и не двинулся с места, схватив Старый Пелион обеими руками, острием слегка вверх. Уже близко. Благодаря весу мышц, наросших на его костях, он мог с легкостью протаранить дерево. Увидев красные вспышки в его глазах, я пригнулся, потом шагнул вперед и погрузил Старый Пелион ему в грудь. Он навалился на меня, и я наклонился к земле: меня захлестнул дымящийся поток его вытекающей жизни, – но на ногах устоял и изо всех сил уперся ему в голову, отражая натиск, – руки обхватили древко копья, ноги скользили в крови. Так он и сдох, изумленный, что повстречал более могучего противника. Я вытащил Старый Пелион из его груди, отрубил клыки – это был редкий трофей, который украсит любой боевой шлем, – и оставил тушу гнить.

Неподалеку я отыскал укромную бухточку и спустился по вьющейся змейкой тропинке к ее дальнему краю, где изгибался бежавший навстречу морю ручей. Не обращая внимания на призывно сверкавшие струи, я побрел по песку к кромке набегавших волн и, лениво поплавав, улегся на солнце рядом со своими пожитками.

Возможно, я ненадолго уснул. Или, может, меня уже тогда поразил морок. Помню только, что у меня помутилось в голове. Когда сознание вернулось, солнце уже скользило к верхушкам деревьев и в воздухе стояла легкая прохлада. Пора идти. Патрокл будет волноваться.

Я встал, чтобы собрать свои вещи, и это действие было последним, которое я совершил в здравом рассудке. Как объяснить необъяснимое? С тех пор для меня это стало мороком, промежутком времени, когда я был отрезан от всего сущего, сохраняя при этом связь с каким-то отдельным его воплощением. Мне в ноздри ударило зловоние, бывшее для меня признаком смерти, пляж сжался до ничтожно малых размеров, а храм, который притулился наверху у края обрыва, вырос настолько, что мне показалось, будто он вот-вот опрокинется и рухнет мне на голову. Все, что я видел вокруг себя, было основано на противоречиях: маленькое – выросло, а большое – уменьшилось.