Песнь о Трое

О, как изменились лица царей, когда они меня увидели! Одиссей тут же крепко схватил Агамемнона за руку, Нестор сжался между Диомедом и Менелаем, Идоменей же, последний из пришедших, выглядел испуганно и неловко. Они все знали. Кивнув в знак приветствия, я стал сбоку, словно пришел сегодня сюда по чистой случайности. Позади нас раздался звук шагов по мокрой траве; Одиссей пожал плечами, поняв, что у них уже нет времени, чтобы убедить меня уйти. Нет, мне не дано было увидеть, как работает его разум. В Одиссее открытость и нормальность свидетельствовали о хитрости. Самый опасный человек в ойкумене. Рыжеволосый и левша. Дурные знаки.

Словно из любопытства, я обернулся и увидел Ифигению, которая шла к алтарю медленно и гордо, с высоко поднятой головой; только редкое подрагивание губ выдавало ее внутренний ужас. Увидев меня, она вздрогнула, точно я ее ударил; я всмотрелся в ее глаза и понял: сейчас она лишилась последней надежды. Ее шок превратился в гнев, чувство злобное и едкое, не имевшее ничего общего с тем гневом, который я почувствовал, когда Патрокл рассказал мне про заговор. Она меня ненавидела, презирала, ее пристальный взгляд напомнил мне взгляд моей матери. А я стоял, флегматично глядя на алтарь, страстно желая, чтобы настал тот момент, когда я смогу ей все объяснить.

К Одиссею подошел Диомед. Они вдвоем поддерживали Агамемнона под руки, помогая ему стоять прямо. Его лицо было мертвенно-бледным, выжатым словно лимон. Калхант пальцем в спину подтолкнул Ифигению вперед. Цепей на ней не было. Могу представить, с каким презрением она их отвергла, – она была дочерью Агамемнона и Клитемнестры, чья гордость была известна всем.

У подножия алтаря она обернулась, чтобы взглянуть на нас глазами, сверкающими презрением, потом поднялась по ступеням и быстро улеглась на жертвенник, сцепив руки под грудью, – ее профиль четко вырисовывался на фоне серого вздымающегося моря. С утра не выпало ни капли дождя – ее мраморное ложе было сухим.

Калхант бросил разные порошки в пламя, горевшее в трех треножниках, расставленных вокруг алтаря; заклубился зеленый и желтый дым, пропитавший все вокруг мерзкой серной вонью. Размахивая длинным, украшенным драгоценными камнями ножом, Калхант кидался из стороны в сторону, словно огромная безумная летучая мышь. Когда его рука поднялась вверх, сверкнув лезвием ножа, я остался на месте, охваченный ужасом, но завороженный зрелищем. Лезвие блеснуло, опускаясь, клубы дыма скопились вокруг жреца, скрыв его из виду. Кто-то вскрикнул – это был резкий вопль отчаяния, замерший при стуке металла о камень. Мы стояли как статуи. Потом налетел порыв ветра и со свистом унес дым прочь. Ифигения неподвижно лежала на алтаре, ее кровь бежала по выдолбленному в камне каналу, стекая в огромную золотую чашу в руках Калханта.

Агамемнона вырвало. Даже Одиссей зажал рот рукой. Но я не мог смотреть ни на кого, кроме Ифигении, превратившейся в тленный прах; рот мой был открыт в долгом мучительном стоне. Мои жилы наполнились безумием. Я бросился вперед с мечом в руке; если бы не Одиссей с Диомедом, поддерживавшие Агамемнона, я бы отсек ему голову. Он висел между ними, с его ухоженной бороды стекала блевотина. Они бросили его, словно мешок, чтобы схватить меня, отчаянно стараясь вырвать у меня меч, но я раскидал их в стороны словно кукол. Идоменей с Менелаем бросились к ним на помощь, даже старик Нестор вступил в драку. Впятером они повалили меня наземь, и мое лицо оказалось в паре ладоней от лица Агамемнона – я осыпал его проклятиями, пока мой голос не превратился в визг. Внезапно силы оставили меня, и я разрыдался. Тогда они оторвали мои пальцы от эфеса меча и подняли нас обоих на ноги.

– Агамемнон, ты воспользовался моим именем, чтобы совершить эту подлость, – проговорил я сквозь слезы: ярость ушла, ненависть осталась. – В угоду своей гордыне ты позволил принести в жертву собственную дочь. С этого дня и навеки ты для меня значишь не больше, чем самый последний раб. Ты ничем не лучше меня. Но я еще хуже. Если бы не мое честолюбие, я смог бы этому помешать. Но вот что я скажу тебе, верховный царь! Я отправлю послание Клитемнестре, в котором расскажу обо всем, что здесь произошло. Я не пощажу никого: ни тебя, ни других, и еще меньше – самого себя. Наша честь запятнана так, что ее не отмыть. Мы прокляты.

– Я пытался этому помешать, – без выражения проговорил он. – Я отправил гонца к Клитемнестре, чтобы предупредить ее, но он был убит. Я пытался, я пытался… Шестнадцать лет я пытался предотвратить этот день. Вини во всем богов. Они провели нас всех.

Я плюнул ему под ноги.

– Не вини богов в собственных грехах, верховный царь! Наша слабость всему виной. Потому что мы – смертны.

Кое-как я добрел до своего шатра и первое, что увидел, было кресло, в котором она сидела у меня на коленях. В другом кресле сидел Патрокл, заливаясь слезами. Услышав, как я вошел, он поднял меч, лежавший на ковре у его ног, и опустился передо мной на колени, вытянув меч вперед.

– Что это значит? – спросил я, не зная, как пережить боль.