Песнь о Трое

У Одиссея было намного больше сведений, чем у остальных, и он рассказал мне обо всем, что знал. Потом он рассказал мне о том плане, не выгораживая никого, а себя меньше всех, когда объяснял, почему отец поссорился с Агамемноном и вышел из сражения. Я спрашивал себя, хватило бы у меня мужества и решимости смотреть, как мое доброе имя навеки покрывается грязью, как хватило их моему отцу. Скрепив сердце, я поклялся Одиссею сохранить тайну – что-то внутри меня говорило, что отец хотел оставить все так, как есть. Одиссей считал, что это было искуплением за какой-то великий грех, совершенный давным-давно.

Но даже в скрывавшей все темноте я не мог оплакать его. Мои глаза оставались сухими. Парис был мертв, но если я отомщу за Ахилла смертью Приама, у меня, может быть, появятся слезы.

Я снова задремал. Меня разбудил звук открывшегося люка. Одиссей метнулся, как молния, но не успел. Сквозь дыру в полу просочился тусклый, но ослепивший нас свет, в сиянии которого мелькнули сомкнутые вместе ноги. Послышались звуки приглушенной борьбы, потом пара ног свесилась за край. Я почувствовал, как чье-то тело летит к земле, снизу раздался глухой удар. Кто-то из сидящих в коне не смог вынести заключение ни мгновения больше; Синон не предупредил нас, когда потянул за потайной рычаг, чтобы открыть дверь люка, но один из нас был готов вырваться на волю.

Одиссей постоял, глядя вниз, и развернул веревочную лестницу. Я придвинулся ближе. Наши доспехи были свернуты в узлы, сложенные в голове коня, и мы должны были выходить в строгом порядке, один за другим, – тогда первый сверток, который каждый нащупывал, оказывался его собственным.

– Я знаю, кто вывалился, – сказал мне Одиссей – Поэтому я возьму свои доспехи, а потом подожду его очереди и возьму его доспехи тоже. Иначе муж, который должен был идти после него, получит не тот узел.

Поэтому я оказался первым, кому выпало ступить на твердую землю, если не считать, что она вовсе не была твердой. Ошарашенный, словно от удара по голове, я стоял на чем-то благоухающем и мягком – на ковре осенних цветов.

Как только все оказались внизу, Одиссей с Диомедом принялись обнимать и целовать Синона, приветствуя его. Хитроумный Синон был двоюродным братом Одиссея. Я никогда не видел его до того, как мы вошли в коня, и был поражен его внешностью. Ничего удивительного, что троянцы попались на ту наживку, которую он им подбросил. Бледный, жалкий, окровавленный, грязный. Я никогда не видел, чтобы даже с самым скверным рабом обращались так гнусно. Потом Одиссей рассказал мне, что Синон две луны добровольно морил себя голодом, чтобы придать себе как можно более жалкий вид.

Он улыбался во весь рот; когда я подошел к ним, он как раз заговорил:

– Брат, Приам проглотил все до кусочка! И боги были на нашей стороне: Зевс послал жуткое знамение; ты только представь – Лаокоон с обоими сыновьями погибли, наступив на гнездо гадюки!

– Они оставили Скейские ворота открытыми?

– Конечно. Весь город спит, упившись допьяна, они отпраздновали как следует! Как только началось празднество во дворце, про бедную жертву из ахейского лагеря все позабыли, и мне не составило труда выскользнуть на Сигейский мыс и зажечь маяк для Агамемнона. На мой костер с Тенедоса ответили тут же – пока мы говорим, они уже должны подплывать к Сигею.

Одиссей снова его обнял:

– Синон, ты все сделал просто великолепно. Не сомневайся, тебя ждет награда.

– Я знаю. – Он помолчал, а потом задиристо фыркнул: – Ты знаешь, брат, мне кажется, я бы сделал это и без награды.

Одиссей послал пятьдесят из нас к Скейским воротам, чтобы убедиться, что у троянцев не будет возможности их закрыть, прежде чем в город войдет Агамемнон; остальные стояли с оружием на изготовку, глубоко вдыхая утренний воздух и наслаждаясь ароматом цветов.

– Кто выпал из коня? – спросил я у Одиссея.

– Эхион, сын Порфея, – коротко ответил он, блуждая мыслями в другом месте. Потом он сдавленно зарычал и беспокойно задвигался; это было вовсе не похоже на Одиссея.

– Агамемнон, Агамемнон, где же ты? – вслух спросил он. – Тебе уже пора быть здесь!

В этот момент раздался звук одинокого рожка – Агамемнон стоял у Скейских ворот и мы могли выступать.

Мы разделились. Одиссей, Диомед, Менелай, Автомедонт и я взяли еще несколько воинов и тихо, как только могли, прошли по колоннаде и повернули в широкий, с высоким потолком коридор, который вел во дворец Приама. Там Одиссей с Менелаем и Диомедом оставили меня, чтобы пройти по боковому коридору через лабиринт к покоям Елены и Деифоба.