Песнь о жизни

Время шло. Приближались сроки. У поэта что-то не ладилось со стихами. Он то присаживался писать к столу, то на подоконник. Ходил по комнатам, насвистывал, мурлыкал что-то… Я думала: должно быть, это помогает найти рифмы!

Ежик стал чаще просить на ночь крепкого кофе. Только один Вишневский был спокоен. Он по ночам не работал. Находил время читать газеты. Гулял по саду… Интересно он гулял! Выбирал маленький кусочек дорожки и, как маятник, качался по ней взад и вперед. Я сначала думала, что он идет подышать свежим воздухом. Потом поняла, что писатель, гуляя, напряженно работает.

Вечером все собирались у репродуктора. Слушали последние известия. Это были дни боев за Сталинград. Вишневский рассказывал о небывалой обороне. Он говорил очень просто, и картины, одна за другой, вставали перед нами. Он был уверен, что немцам не удастся перейти через Волгу.

— Сталинград не сдадим! Даже если не будет второго фронта.

В разговоре с кем-то он однажды сказал:

— Теперь время такое — надо больше думать. Удивили меня его слова. Как же это так? Сама я, да и другие говорили: «Не хочу думать, не могу думать». Мозг уставал от всякого напряжения. А он — может. Почему? «Должно быть, меньше голодал, не так истощен», — решила я.

Писатели на целый день ушли куда-то. Слушаю у репродуктора последние известия. Бои за Сталинград!

Передача внезапно обрывается. Пауза. И вдруг резкий голос диктора:

— Артиллерийский обстрел района!

В воздухе свист снарядов.

Как жаль, что нельзя дослушать последние известия.

Сажусь работать. Пора закончить и пересмотреть первую часть рукописи. Мозг устал, но сохранилась сносная память. Не такая хорошая, как прежде. У других голод совсем ее отшиб. За это время написала много, запомнить всё невозможно. Помогает сестра Мули — Ксения. Только времени у нее мало.

Чувство композиции и цвета у меня врожденное. Но использовать его теперь с таким зрением сложно. Прежде все проверяла глазом. Легко чувствовала тональность вещей. За последнее время научилась воспринимать жизнь на слух. Писать стало значительно легче. Можно шире брать, даже психологических моментов касаться. Ловлю их в оттенках голоса. Но соединить рукопись в одно целое, выверить ее — тут нужны глаза, нужен посторонний человек. Надо просить его помногу раз читать одно и то же. Да разве отважишься так мучить блокадников?

Поэтому у нас с Ксенией плохо выходит. В рисунке, когда знаешь, чего не хватает, легко доводишь до предельной силы. Тут — понимаю, как исправить, а физически не могу. В который раз задаю себе вопрос: «Надо ли писать? Имею ли право?»

«Имею, — отвечаю себе твердо. — Жить без работы все равно не могу. И не могу не писать».

Никогда не была так завистлива, а теперь человеческим глазам завидую. Стыдно иногда слышать жалобы людей на пустяки. Хочется сказать им: «Если бы на час вы потеряли зрение, какой прекрасной потом показалась бы вам жизнь!»

В опере Чайковского Иоланта спрашивает: «Рыцарь, что такое свет?»

Свет… Я-то знала его и как любила! Теперь потеряла… Кругом меня полумрак, а скоро будет совсем черно.

Это страшнее смерти.

Но пока в полумраке вижу жизнь, природу, очертания любимого города — хочу всем этим непрестанно наслаждаться. Благо выдались почти летние деньки. Теплые, прозрачные. Хочу смотреть на золотую, уходящую осень.

Пошла на Невку. Успокоенная река греется на солнышке. На другом берегу фабричные корпуса, высокие трубы. В голубой воде чуть колышутся отраженные здания.

Иду по набережной, среди высоких деревьев. На берегу между стволами — окопы. Их вырыли весной. Они поросли травой, местами разрушились. Совсем не похожи на первоначальные. Тогда все было так непривычно строго. Теперь это — зеленые холмы.

Выбираю красивое место, сажусь отдохнуть. Вода лениво плещется о берег. Иногда ей удается захватить с песка осенние листочки, и волна торопливо гонит их от берега.

Думаю о чем-то хорошем, а о чем, сама не знаю.

— По фашистам огонь!

Вскакиваю от неожиданности. Неужели сослепу к военным на учебу попала? Никого не вижу. Только камни летят в плывущую доску.

— Раз!

Конец доски опустился. Другой камень, третий, четвертый — без промаху. Пятый не попал.

— Разиня! — послышался глухой шепот. Нагнулась: в холме вырыто углубление. Из него торчат детские головы.

— Огонь!

Снова летят камни. Доска под ударами опустилась. Пять ударов. Все в цель.

— Фашистский катер потоплен! Урр-ра-а-а! — кричат оглушительно звонкие голоса.

Захотелось понаблюдать за игрой ребят. Тихонько отодвинулась за выступ. Откуда-то с деревьев соскочили три мальчика и одна девочка. Ловко перебирая руками, они перепрыгивают с ветки на ветку и падают на вершину холма.

— Воздушный десант!

Головы потопивших «катер» исчезли. «Парашютисты» поползли вниз.

— По фашистам огонь!

Отважная пятерка появилась с противоположной стороны. Удалось схватить двух «парашютистов» за ноги. Те неистово закричали. Началась схватка… Земля и камни летят во все стороны. Довольно сильно попало и мне в спину. Но на это не хотелось обращать внимания. Уж очень настоящий был бой. «Десант» разоружен, связан. Победители осматривают свои ранения.