Песнь об Ахилле (ЛП)

Я чувствую его запах. Масла, которыми он натирает ноги, — сандал и гранатовое дерево, — солоноватый чистый запах пота, те гиацинты, через которые мы шли — их аромат остался на наших ногах. И кроме того, его собственный аромат, тот, с которым я засыпаю и просыпаюсь. Не могу его описать — он сладок, но не просто сладок. Он силен, но не слишком силен. Схож с миндалем, но все же не миндаль. Иногда, после того, как мы позанимаемся борьбой, так же пахнет и моя кожа.

Он опускает ладонь, потягивается. Мышцы на его руках мягко бугрятся, проявляясь и исчезая, когда он движется. Его глаза, глубокие и зеленые, смотрят в мои.

Сердце у меня колотится, и причины я не знаю. Он же тысячи раз смотрел на меня; но сейчас в его взгляде что-то иное, сила, которой я раньше не знал. Рот у меня пересох, и я сам слышу, как сглатываю.

Он наблюдает за мной. Мне кажется, он ждет.

Я чуть заметно, едва заметно поворачиваюсь к нему. Это как прыгнуть в водопад. Я не думаю, что делать, пока это не делается. Я тянусь вперед, и наши губы неловко соприкасаются. Они как тельца пчел, округлые, мягкие и будто присыпаны пыльцой. Я ощущаю горячую сладость его рта — вкус меда, который мы ели. В животе у меня сжимается, и теплое удовольствие растекается под кожей. Еще.

Сила моей страсти, скорость, с которой она вспыхнула, ошеломили меня. Я отпрянул и замер. Лишь мгновение, одно мгновение я видел его лицо в послеполуденном свете, полуоткрытые губы, еще хранящие след поцелуя. Глаза, широко раскрытые в изумлении.

Я ужаснулся. Что я наделал? Но времени просить прощения не было — он встал и отступил назад. Лицо непроницаемо, невозмутимо и отстраненно; и все оправдания будто примерзли к моим губам. Он повернулся и побежал, самый быстрый мальчик в мире, вверх по берегу, прочь.

Он ушел и мне сделалось холодно. Моя кожа будто натянулась, а лицо, я знал, покраснело и пылало, как от ожога.

Милые боги, подумал я, не дайте ему меня возненавидеть!

Мне следовало лучше думать, когда стоит взывать к богам.

* * *

Когда я повернул за угол, на дорожку сада, она уже была там — резкая, как лезвие ножа. Голубое одеяние облепило ее, словно было влажным. Ее темные глаза приковали мой взгляд, а ее пальцы, холодные и нечеловечески бледные, потянулись ко мне. Ноги мои стукнулись друг о друга, когда она приподняла меня.

— Я видела, — прошипела она. Звук волн, разбивающихся о камни.

Я не мог говорить, она держала меня за горло.

— Он уезжает, — ее глаза теперь были черны, темны, как мокрые от морской воды скалы, и столь же тверды. — Мне следовало гораздо раньше его отослать. Не пытайся последовать за ним.

Я не мог дышать. Но бороться не пытался. Уж это-то и я понимал. Она подождала, и я уж подумал, она снова заговорит. Но она этого не сделала, только разжала руку и отпустила меня. Я упал на землю, будто разом лишившись всех костей.

Желания матерей. В наших краях они немногого стоят. Но она-то была прежде всего богиней.

Когда я вернулся в покои, уже стемнело. Я увидел, что Ахилл сидит на ложе, уставясь на свои ноги. Когда я показался в дверях, он поднял голову — с надеждой. Я ничего не говорил — черные глаза его матери все еще горели перед моим взором, как и его мелькающие стопы, когда он убегал. Прости, это было ошибкой. Это я должен был сказать, если бы не она.

Я вошел, сел на свою постель. Он повернулся, глаза вспыхнули, встретившись с моими. В нем не было ни одной ее черты, как обычно в детях есть черты родителей — линия подбородка, форма глаз. Но что-то было в его движениях, в его сияющей коже. Сын богини. Чего я еще ожидал?

Даже оттуда, где я сидел, я ощутил идущий от него запах моря.

— Завтра мне уезжать, — сказал он. Почти обвиняюще.

— О… — Рот мой словно сковало, я онемел, не в силах вымолвить ни слова.

— Меня будет обучать Хирон, — он помолчал, потом добавил: — Он обучал Геракла. И Персея.

Пока нет, сказал он мне. Но его мать решила иначе.

Он встал и снял тунику. Стояло лето, жара, и мы обычно спали обнаженными. Луна освещала его живот, плоский и мускулистый, со светло-коричневыми волосками, темневшими, когда они сбегали ниже его талии. Я отвел глаза.

На следующее утро он встал и оделся. Я не спал; я так и не уснул. Смотрел на него из-под полуприкрытых век, притворяясь спящим. Время от времени он взглядывал на меня; в полутьме его кожа отливала серым и была гладка как мрамор. Он перебросил сумку через плечо и остановился, в дверях, в последний раз. Так я и запомнил его, стоящим в каменной раме дверного створа, с неподвязанными волосами, еще спутанными со сна. Я закрыл глаза, и миг был упущен. Когда я их снова открыл, я был один.

Глава 8

К завтраку все уже знали, что он ушел. Взгляды и шепотки раздавались у меня за спиной, смолкая, когда я тянулся за едой. Я жевал и глотал, хотя хлеб камнем падал в мой желудок. Я спешил оказаться подальше от дворца — мне нужен был воздух.