— Я хотел сказать это тебе. Потому что… — он помедлил. — Подумал, ты захочешь об этом знать. Она… — снова помолчал. — Ей не понравилось, когда я спросил об этом.
— Она была недовольна, — повторил я. Голова закружилась, и его слова снова и снова возникали в сознании. Она не может видеть нас. Я вдруг ощутил, что озяб, стоя у родника, а полотенце все еще прижато к моему подбородку. Почти силой я заставил себя раздеться и подошел к ложу, полный надеждой и испугом.
Я откинул покрывало и лег на ложе, уже согретое его телом. Его взгляд был по-прежнему устремлен на свод пещеры.
— Ты… обрадовался ее ответу? — спросил я наконец.
— Да, — сказал он.
Несколько мгновений мы лежали в напряженной, ощутимо живой тишине. Обыкновенно перед сном мы шутили и рассказывали истории. Свод над нами был расписан созвездиями и, устав от разговоров, мы называли их друг другу. «Орион, — говорил я, следя за его пальцем. — Плеяды».
Но сегодня ничего такого. Я прикрыл глаза и подождал, долго, пока не решил, что он уснул. Тогда я повернулся посмотреть на него.
Он лежал на своем краю ложа, следя за мной. Я и не слышал, как он повернулся. Я никогда не слышал, как он двигается. Он был сейчас неподвижен, тою своей особенной неподвижностью. Я тяжело дышал, обнаженная откровенность темной подушки, разделявшей нас, пугала меня.
Он потянулся ко мне.
Соприкосновение губ, сладость его рта, вливающаяся в мой. Я не мог думать, не мог более ничего, кроме как впивать его, каждое его дыхание, мягкое движение его губ. Это было словно чудо.
Я трепетал, боясь спугнуть его. Я не знал, что делать, что ему понравится. Я поцеловал его шею, ложбинку груди и ощутил соленый вкус на губах. Он будто набухал под моими прикосновениями, созревал, словно плод. От него пахло миндалем и землей. Он прижался ко мне, до стона впиваясь в мои губы.
Он замер, когда я обнял его, кожа его была мягка, как нежнейший бархат лепестков. Я знал золотистую кожу Ахилла и изгиб его шеи, и остроту его локтей. Я знал, как на нем отражается наслаждение. Наши тела сомкнулись, будто ладони в рукопожатии.
Простыни обвились вокруг меня, он выдернул их из-под нас обоих. Воздух вокруг меня словно похолодел, и я вздрогнул. Его силуэт наложился на нарисованное звездное небо, Полярная звезда сидела на его плече. Его рука скользнула по моему животу, бурно вздымающемуся дыханием. Он ласкал меня нежно, будто касался тончайшей тканью, и мои губы приоткрылись навстречу его прикосновению. Я потянул его к себе, трепеща. Он тоже дрожал, и дыхание его было рваным, словно от долгого быстрого бега.
Кажется, я произнес его имя. Оно словно выдохнулось из меня, я был пустым, как подвешенный на ветру полый тростник. Время исчезло, было лишь наше дыхание.
Я ощутил его волосы под пальцами. Что-то росло во мне, кровь билась в такт движению его руки. Он прижался ко мне лицом, но я старался притиснуть его еще ближе. Не останавливайся, сказал я.
Он не остановился. Ощущение взрастало и взрастало, пока хриплый вопль не вырвался из моего горла, и во мне будто лопнул бутон, заставив с силой выгнуться.
Нет, мне было не довольно. Моя рука потянулась ко средоточию его наслаждения. Его глаза были закрыты. По его жаждущему дыханию я понял, какой ритм ему нравился. Мои пальцы не останавливались, подхлестываемые его ускоряющимися стонами. Его веки были цвета закатного неба; от него пахло увлажненной дождем землей. Рот его приоткрылся в беззвучном крике, и мы так тесно прижались друг к другу, что я ощутил его теплый выплеск. Он содрогнулся, и мы замерли, вытянувшись.
Словно в полусне я ощутил, как сильно вспотел, ощутил влажность покровов ложа и влагу между нашими телами. Мы отодвинулись, отлепившись друг от друга, лица наши раскраснелись и словно припухли от поцелуев. В пещере стоял душный и сладкий запах, как у нагретых солнцем плодов. Взгляды наши встретились, мы молчали. Я вдруг ощутил страх, внезапный и острый. Этот миг был самым опасным, я напрягся, боясь его сожаления о случившемся.
— Я и не думал… — сказал он. И замолк. Более всего в мире я желал услышать то, чего он недосказал.
— Что? — спросил я. Если все плохо, надо скорее с этим покончить. — Я не думал, что мы когда-либо… — он медлил с каждым словом, и я не мог его за это винить.
— Я тоже не думал.
— Ты сожалеешь? — это вырвалось из него единым выдохом.
— Нет, — ответил я.
— И я нет.
Потом наступила тишина, и мне уже было плевать на влажный тюфяк и на то, насколько я вспотел. Взгляд его глаз, зеленых с золотистыми искорками, был тверд. И во мне взросла уверенность, она поселилась где-то в ямке у горла. Я никогда не оставлю его. И так будет до тех пор, пока он мне позволит.
Если бы я нашел нужные слова, я бы сказал это. Но ни одно не казалось достаточным, чтобы вынести эту сияющую истину.
Словно услышав, он потянулся к моей руке. И не глядя, я ощутил это; его пальцы будто отпечатались в моем сознании, тонкие, с прожилками, словно лепестки, сильные и быстрые, и никогда не ошибающиеся.
— Патрокл, — сказал он. Говорить у него всегда получалось лучше, чем у меня.