Песнь об Ахилле (ЛП)

После этого я стал хитрее, наблюдая за ним; я опускал голову и был готов в любой миг отвести взгляд. Но он был еще похитрей меня. По крайней мере раз за ужин он оборачивался и подлавливал меня, прежде чем я успевал изобразить безразличие. Эти мгновения, доли мгновений, на которые встречались наши взгляды, были единственными за весь день, когда я хоть что-то ощущал. Как что-то сжималось в животе, и тут же я чувствовал ярость загнанного зверя. Я был как рыба, взирающая на крючок.

* * *

На четвертой неделе моего изгнания я пришел в обеденную залу и увидел его сидящим за столом, где обычно садился я. Из-за него теперь все скамьи были забиты толкающимися мальчишками. Я так и застыл, разрываясь между желанием ускользнуть и яростью. Ярость победила. Тут было мое место, и он меня отсюда не сгонит, сколько бы мальчишек он ни привел.

Я сел на последнее свободное местечко, встопорщил плечи словно перед дракой. Напротив меня ребята кривлялись и болтали — о копьях, о птице, издохшей на берегу, и о весенних бегах. Я их не слушал. Его присутствие было будто камешек в сандалии, его нельзя было не замечать. Кожа его была цвета свежеотжатого оливкового масла, и блестела, как полированое дерево, без струпьев и прыщей, какие попадались у каждого из нас.

Ужин окончился, блюда опустели. Полная луна, круглая и оранжевая, висела в сумерках за окном обеденной залы. Но Ахилл медлил. Он бездумно убрал прядь волос, падавшую на глаза; волосы его отросли за те недели, что я пробыл тут. Он потянулся к миске с фигами и выгреб несколько штук.

Одним движением кисти он подбросил фиги — одну, вторую, третью, — жонглируя ими с такой легкостью, что их тонкая шкурка даже не помялась. Он добавил четвертую, затем пятую. Мальчики зашумели и захлопали в ладоши. Еще, еще!

Плоды летали, расплываясь в моих глазах — так быстро, что они, казалось, не касались его рук. Жонглерство приличествовало только нищим актерам и попрошайкам. Но он делал нечто иное — живой узор в воздухе, такой красивый, что даже я не мог притвориться равнодушным.

Его взгляд, следящий за мелькающими плодами, встретился с моим. Я не успел отвести глаза, как он сказал, мягко, но настойчиво: — Лови! — Фига словно выпрыгнула из узора и, описав изящную дугу, полетела ко мне. Она шлепнулась в мои сложенные чашечкой ладони, мягкая и чуть теплая. Я понял, что другие мальчики аплодируют.

Один за другим Ахилл поймал оставшиеся плоды и вернул их на стол жестом фокусника. Кроме последнего, который он съел; под его зубами темная мякоть брызнула розовыми семенами. Фига была спелой, сок так и играл в ней. Не раздумывая, я поднес плод, что он мне бросил, к губам. Мой рот наполнился сладкими зернышками, язык ощущал нежную кожицу. Когда-то я любил фиги.

Он встал, и мальчики учтиво попрощались с ним. Я думал, он еще раз взглянет на меня. Но он ушел, удалился в свои покои в другом крыле дворца.

* * *

На следующий день во дворец вернулся Пелей, и я предстал перед ним в его тронной зале, дымной, с запахом тиса от горящих в очаге дров. Я преклонил колена и приветствовал его, получив в ответ милостивую улыбку. — Патрокл, — назвался я в ответ на его вопрос. Я почти привык к нелепости моего имени при том, что у меня больше не было отца. Пелей кивнул. Он показался мне старым, сгорбленным, а ведь ему было не больше пятидесяти, как и моему отцу. Он не походил на человека, покорившего богиню и породившего такого сына как Ахилл.

— Ты здесь потому, что убил мальчика. Тебе это понятно?

Такова жестокость взрослых. Тебе это понятно?

— Да, — отвечал я ему. Я мог бы рассказать ему много больше, о снах, оставлявших меня одурманеным, с покрасневшими глазами, о том, как крик застревал у меня в горле и царапал изнутри, когда я пытался сдержать его, о том, как звезды плыли и плыли сквозь ночь над моими бессонными глазами.

— В таком случае, добро пожаловать. Ты все еще можешь стать хорошим человеком, — так он, видимо, пытался успокоить меня.

* * *

Чуть позже в тот же день, возможно от царя, а возможно, от подслушивавших слуг, мальчикам стало известна причина моего изгнания. Этого следовало ожидать. Я много раз слышал, как они сплетничали; слухи были тут единственной разменной монетой. И все же меня застало врасплох то, как все вокруг меня изменились — страх и любопытство отражались на лицах, когда я проходил мимо. Теперь даже самый отчаянный бормотал молитвы, минуя меня — неудачей можно заразиться, а Эринии, шипящие духи возмездия, бывали неразборчивы. Мальчишки наблюдали с безопасного расстояния, заинтригованные. Как ты думаешь, они станут пить его кровь?

От их шепота я давился, словно еда у меня во рту превращалась в прах. Я отталкивал тарелку и бросался прочь, в поисках укромного уголка, где меня не потревожат, где разве что слуги проходят мимо. Мой маленький мирок еще уменьшился — до трещинок в полу и завитушек орнамента стен. Они мягко поскрипывали, когда я обводил их пальцем.

* * *

— Я услышал, что ты тут, — голос, чистый как ручьи талой воды.