Песнь об огненно-красном цветке

Деревенская молодежь и даже кое-кто постарше собрались на берегу пониже порога Кохисева поглядеть на их уход.

Залив уже очистился от бревен. Несколько сплавщиков тянули по заводи шлюз. Одни шли вдоль берега, сталкивая в воду застрявшие в камышах бревна, другие брели без дела, перебрасываясь прощальными шутками с провожающими.

На берегу, возле группы провожающих, лежало одинокое бревно. Рядом с бревном валялся багор.

— Это Олави — Победитель порогов оставил, — заметил кто-то. — Он по каким-то делам ушел.

Сердце Кюлликки, притаившейся в толпе, дрогнуло.

— Значит, еще разок полюбуемся, как он на бревне гарцует. Это небось для него оставлено.

— Конечно! Зачем ему пешком ходить, когда у него такой конь! А вот и он сам!

Олави несся к реке, словно буря.

Кюлликки побледнела. Дело, видно, кончилось плохо. Почему он в такой ярости? Что там произошло?

Олави был уже совсем близко. Бледное лицо, сжатые губы, глаза мечут молнии.

Поравнявшись с толпой, он приподнял шапку, но ни на кого не взглянул.

Что случилось? Люди недоуменно переглядывались, не смея сказать ни слова.

Кюлликки ухватилась за придорожный куст — она едва держалась на ногах.

Олави поднял багор, столкнул бревно в воду и прыгнул на него. Потом несколько раз с силой оттолкнулся и повернулся к провожающим. Он поискал глазами и нашел лицо Кюлликки.

— До свиданья! — сказал он, взмахнув шапкой.

— До свиданья, до свиданья. Приходи к нам будущим летом, Победитель порогов.

Заколыхались шапки, взвились платки.

Олави отталкивался багром и продолжал стоять лицом к берегу.

Провожающим хотелось крикнуть ему на прощанье что-нибудь дружеское, но необычный вид Олави смущал их. Они смотрели на него молча и удивленно.

Он перестал работать багром, поднял голову и поглядел в толпу. Лицо его было белым как снег.

Деньги медной чеканки чаще

У бедняков в обороте.

Быть моею хотелось милой,

Ее родители — против, —

запел он вдруг. Это было так неожиданно, что люди на берегу вздрогнули. Песня лилась, точно жалоба.

— Что это с ним? Он никогда так не пел.

— Молчи и слушай!

Юноша посмотрел на воду, оттолкнулся несколько раз багром и снова запел, но уже на другой мотив:

Дом родной стоит у стремнины,

Пена венцы покрывает,

А вода из чужих потоков

Ноги мои омывает.

Слушатели удивленно переглядывались: было ясно, что он поет о самом себе.

Вовсе не был тот день весенним,

Когда я на свет явился;

Стояла уже угрюмая осень,

Когда я, бедняк, родился.

Мать моя плакала над цветами,

Как в сад меня выносила.

Мать моя красным цветком любовалась.

Как грудью меня кормила.

Бревно скользило по широкой глади залива, певец медленно работал багром, опустив взгляд к воде. Провожающие напряженно слушали.

Тот цветок алел неизменно,

Маня бесконечной далью,

Я прижал его нежно к сердцу,

И он осветился печалью.

Он увел меня прочь из дому,

Отец мой топал ногами,

Об ушедшем сыне горюя,

Мать заливалась слезами.

Какая-то девушка украдкой смахнула слезу. Остальные тоже были взволнованы.

Это все тот цветок багряный,

Цветок тот огненно-красный.

Тот цветок ты, бедняжка, знаешь,

Знаешь его напрасно.

Олави взмахнул шапкой провожающим, повернулся к реке и быстро погнал свое бревно.

Люди на берегу замахали ему в ответ, но юноша уже не оглядывался. Он быстро плыл, вода под бревном с шумом расступалась.

Русалка и водяной

Река спокойно несла свои воды и тихо покачивала камыши. По одну сторону реки простирался хвойный лес, по другую тянулись поля и луга. Среди лугов вдоль берега вилась дорога.

По дороге шла девушка. Она шла как-то неуверенно, то и дело останавливаясь и поглядывая на реку.

На реке виднелся шлюз, на противоположном берегу были сложены белые бревна. У опушки леса, подложив руки под голову, лежал человек.

Девушка стала вглядываться в него. Он не шевельнулся.

С минуту нерешительно потоптавшись, девушка свернула на тропинку, которая вела через луг прямо к реке.

Радость свидания боролась в душе Олави с оскорбленной гордостью. Ему хотелось побежать по воде навстречу Кюлликки и бездумно, беззаботно ее обнять. Но что-то холодное и ясное, как речная вода, стояло между ними.

Кюлликки дошла до берега и остановилась. Молча и неподвижно смотрела она на противоположный берег.

Олави не выдержал — вскочил.

— Ты пришла! — сказал он и подошел к берегу. Его голос звучал почти нежно.

— Пришла… Я не могла не прийти, — ответила Кюлликки. Она говорила так тихо, что Олави едва расслышал ее.

— А я все о тебе думал…

Река смотрела на них: «Если бы мне теперь покрыться льдом!»

— Ты не можешь перебраться сюда на минутку? — неуверенно спросила девушка.

— Я-то могу, но ребята вот-вот явятся туда ужинать.

Он немного подумал.

— А если я за тобой приплыву, ты не согласишься переправиться сюда? Здесь можно укрыться в лесу. Не побоишься переплыть реку на плоту?

— Конечно, нет!

Олави взял багор, отделил от других бревен два скрепленных вместе еловых ствола и быстро переправился на другой берег.

«Точно добрая, долгожданная сестра!» — думал юноша, протягивая Кюлликки руки и помогая ей встать на плот. Девушка крепко уцепилась за его руки, посмотрела ему в глаза, но ничего не сказала.