Песнь об огненно-красном цветке

Олави так задрожал от радости, что ему пришлось прижать к себе сверток, чтобы не выронить его. Он быстро закрыл крошечное личико и почти бегом побежал в дом.

Кюлликки смотрела на его хлопоты лучащимися глазами. А когда вошла в дом, остановилась в дверях, ошеломленная. Дружеское приветствие полыхающего в печке огня, маленькая кроватка, о которой она и не подозревала, удобный диван рядом с ней, накрытый поднос на столе — она заметила все это с первого взгляда.

А Олави хлопотал, склоненный над кроваткой.

— Это можно расстегнуть? — спрашивал он, быстро расстегивая булавки.

— Можно, можно! — смеялась Кюлликки, снимая с себя верхнее платье.

Олави распеленал малыша. Он поднимал его маленькие ручонки, как доктор, осматривающий новобранца, потом вынул его из кроватки (длинный парень!), перевернул на бочок (прямой, как солдат!), долго смотрел в его ясные глазки и в личико, стараясь найти на нем линии, которые предвещали бы счастливую судьбу.

— Ах ты, золотко! — воскликнул он восторженно, приподнял малыша и осторожно поцеловал его в лобик.

А малыш не издал ни звука, он смотрел на отца, как пациент смотрит на доктора.

Олави снова положил его в кроватку.

— А голоса у тебя нет? Смеяться ты не умеешь? Он стал моргать глазами, причмокивать и шипеть, точно приманивал маленького птенчика, — он никогда не видел, чтобы так делали, это получилось само собой.

— Смеешься, смеешься, уже смеешься! Вот так! Вот так!

Кюлликки подошла к ним сзади, облокотилась на спинку дивана и улыбаясь глядела на обоих.

— А руки… руки мелиоратора?.. Правду ли мама сказала? Правду, правду! Вон какая пятерня! Настоящий экскаватор! — Он, счастливый, расцеловал обе ручонки.

— Золотко мое, какие у тебя коготочки! Мама, видно, приберегла эту радость для папы…

Он убежал, нашел коробку для рукоделия и вернулся с маленькими ножничками:

— Папа подстрижет, папа подстрижет! Он опустился на колени перед кроваткой:

— Не бойся… спокойно, лежи совсем спокойно. Так! Папа не сделает тебе больно, хоть он и большой! — Он срезал ноготок за ноготком, то и дело целуя маленькие пальчики.

Малыш гримасничал. Кюлликки продолжала стоять над ними, и ее улыбка стала еще теплее.

— Вот так, все готово! Такой парень — такой парень, Кюлликки! — воскликнул он, оборачиваясь. — Боже мой, Кюлликки! Ты тут стоишь? Что я за скотина — забыл о тебе! Добро пожаловать, Кюлликки! Тысячу раз добро пожаловать!

Он обнял Кюлликки.

— Какая ты бодрая и свежая! Ты даже помолодела! Спасибо тебе за все… мать!

— Тебе спасибо! — отвечала растроганная Кюлликки, лаская взглядом белую постельку.

Олави усадил ее на диван, и они завели между собой безмолвный разговор, обходясь одними взглядами.

— Господи! — воскликнул вдруг Олави. — Я совсем голову потерял. Я ведь кофе для тебя сварил, а теперь…

Он встал, быстро переставил кофейник с плиты на поднос.

— Ты сам сварил кофе? — удивилась Кюлликки, и глаза ее заблестели еще радостнее.

— Кто же больше? Сегодня я никому другому этого не позволил бы. Садись, Кюлликки!

Они сели за стол и пили молча, только смотрели друг на друга.

Ребенок напомнил о себе, оба вскочили.

— Что с моим сыночком?.. Ему стало скучно? — ласково заговорила Кюлликки, подняла малыша и стала с ним ворковать.

Мальчик успокоился.

Тогда Кюлликки передала его Олави. Олави посмотрел на нее с благодарностью и прижал к себе малыша. Ему показалось, что все вокруг него растаяло и куда-то исчезло. Тепло маленького тельца передалось ему через пеленки и согрело его, как чистая, тихая ласка. От волнения у него так дрожали руки, что ребенка пришлось передать Кюлликки.

Кюлликки опустила сына в кроватку, поправила подушку и накрыла его одеяльцем. Теперь на белом изголовье виднелось только розовое личико.

— Как много доверено человеку, если ему доверена жизнь такого крошечного существа, — сказал Олави, когда они снова сели на диван.

— Знаешь, о чем я думаю? — сказала Кюлликки. — Что прощение и примирение гораздо, гораздо больше, чем месть.

Олави кивнул и тихо сжал ее руку. Разглядывая розовое личико на белом изголовье, Олави вдруг помрачнел.

— Олави! — тихо сказала Кюлликки и взяла его за руку. — О чем ты сейчас думаешь?

Олави ответил не сразу.

— Нет, не говори, — снова сказала Кюлликки, — я и так понимаю. Но сейчас нам об этом не надо думать… К тому же у него ведь есть родители, а у этих родителей кое-какой опыт, ему незачем идти по нашим следам…

— Я надеюсь, — отвечал Олави.

Они умолкли, но мысли их продолжали кружить над белой постелькой, словно охраняя ее.

— Гляди! — воскликнула Кюлликки через минуту. — Он уснул, какой он милый!

Комната покоилась в лучах солнца, которые проникли во все ее уголки.

— Олави? — Кюлликки встала и глазами показала на дверь спальни.

Олави обрадовался. Они на цыпочках подошли к дверям и открыли их. Кюлликки встала на пороге, оглядывая комнату, от новых обоев она казалась больше и светлее.

Кюлликки обернулась к Олави, счастливая и радостная.

Олави обнял ее и вдруг, видно, о чем-то вспомнил.