Песнь песней на улице Палермской

Два месяца Ольга распевала одни и те же восемь псалмов, и теперь ей захотелось испытать силы в чем-то новом. Она принесла Грете дедовы ноты под мышкой и поставила на подставку для нот.

– «Кармен»! Вот что мы будем петь сегодня!

Йоханова мать с трудом и ошибками справляется с арией Кармен. «Хабанеру» надо исполнять вызывающе страстно. И Ольга к этому совершенно готова, да вот только орган запаздывает чуть ли не на целый такт. Словно замученная одышкой жилица дома для престарелых в Сундбю. Красоты не получается, получается неудачная копия.

– Нет, я это сыграть не смогу, – шепчет Грета. – Давай лучше возьмем «Наш Бог, он нам оплот».

Однако Ольге под силу уговорить кого угодно:

– Давай же, Грета, давай! Это ведь «КАРМЕН»! Это будет фантастика.

Сестра моя расставляет на дистанции самые высокие барьеры.

Она воздевает стройные руки вверх, как бы взывая к небу; их трудно уместить на листе моего альбома для зарисовок. Все выше и выше поднимаются они и вдруг падают с быстротой молнии, точно играя в салки с голосовыми связками. Птицы устремляются в отчаяние подвального мрака. Prends garde `a toi[27]. Большой и указательный пальцы Ольги скрещиваются и мгновение вибрируют в таком положении. Потом она растопыривает их, и последний звук взмывает ввысь, словно поющая ракета, означающая сигнал бедствия. Звук достигает самого верхнего слоя неба, а потом, точно в замедленной съемке, опускается в море. И на краткий миг комната окрашивается в кроваво-красные тона, пока не наступает кромешная тьма.

За моей спиной в огромной гостиной у Йохана висит постер с Цыганкой. Ее глаза с ненавистью глядят на новую соперницу, особенно когда сестра моя с такой страстью исполняет «Хабанеру». И я ее прекрасно понимаю. Золото сверкает у нее в ушах, плечи обнажены, белые бретельки спущены непозволительно низко, но наперекор всему она принимает взгляд Йохана. Блестящая шелковая юбка розового цвета призывает зрителя окунуться в блаженные погибельные мечты и желания без малейшего намека на раскаяние. Йохан закашливается, и я вижу, как меняется цвет его лица. То же самое происходит с ним, когда он глазеет на Ольгу.

«Любовь свободна, век кочуя… Меня не любишь, но люблю я… Так берегись любви моей».

В тот вечер Могильщик тоже заявился домой раньше срока с пакетом испанских фруктов под мышкой. Он платил за всех в кабаке, и карманы его пусты. А до первого числа следующего месяца еще ой как далеко. Сестра моя стоит у органа, готовая к бою, а я сижу между Йоханом и Вибеке, примерзнув к дивану.

Грета, вздохнув, поднимается с места и отправляется в кухню, где начинает греметь кастрюлями. Ольгины уши давно уже уловили сигналы тревоги, а мать Йохана, я вижу, притаилась за мойкой. Обеспечив себе тыл, спрятавшись за нерушимой стеной. Отец же стены не замечает. Он роняет пакет, и апельсины катятся по полу во все стороны, отчего у Вибеке еще шире открывается рот. Тогда Могильщик берет полосатое кухонное полотенце и принимает боевую позу по другую сторону раковины, точно собираясь вытирать посуду. Обычно его нога не ступает на кухню, что дает Грете возможность передохнуть. Но сейчас пауза не предусмотрена. Между супругами всего лишь мойка, хотя на самом деле их разделяет океан. Посуда, похоже, расставлена не в нужном порядке и не на тех полках, и вот из кухни доносится грохот бьющегося фарфора. Звучат резкие бело-голубые звуки, и на поле боя остаются лежать раненые апельсины.

– Ты что творишь-то, Грета, черт бы тебя побрал совсем? Да у тебя не руки, а крюки!

– Это не я… – робким голосом оправдывается Грета, но оказывается не в силах закончить предложение.

Брызжет апельсинная кровь, звон посуды и крики выводят сестру мою из транса, и она выбегает вон из дома. А я со всех ног мчусь за ней.

Позже вечером мы наблюдаем с балкона, как Йоханов отец, сидя в одних трусах на кухне, пытается склеить разбитую посуду. А Вибеке тем временем расположилась на полу посреди апельсинов и составляет из осколков новые узоры. Руки Могильщика, как и положено землекопу, загрубелые, но в то же время поразительно сноровистые. Впрочем, как бы ловко он ни старался, все равно на десертных и прочих тарелках останутся темные следы склейки.

После такого вот интермеццо Йоханов отец несколько дней дома не появляется. И все живущие там существа облегченно вздыхают. У соседей снова на полную катушку звучит «За морем света – света море», в том числе и поздним вечером, когда пора укладываться спать. Это значит, что Грета в гостиной одна. Сама я тоже не могу заснуть. Ольга лежит в своей постели и тихонько подпевает. Я слышу, как мать захлопывает окно. Совсем задолбали ее меланхолические классики религиозных песнопений.

– Сделай тише, Грета!

И тут Мириам Макеба[28] на полной громкости начинает исполнять «Пата Пата» на нашем граммофоне.